Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

Градоправитель подавился вином и закашлялся. У дальнего окна летучей мышью взвилась тощая старуха и помчалась, распихивая всех со своего пути — жаловаться, просить, хлопотать.

— И позорный скандал в роду Анза, припоминаю, — буркнул барон, наверняка умаляя невыгодным браком чьё-то слишком солидное состояние. — Кто ещё виновный? Ага, Тэйты, северные гордецы.

— Полный текст солидарной воли князя и канцлера будет доступен для чтения, — прошелестел граф, глядя на Сэна, как на добычу, сникшую в когтях. — Можете изучить, но примите прямо теперь мои поздравления… Сэн хэш Донго, алый барон Могуро.

Сэн справился с собой, поклонился и побрёл к выходу. Кажется, он был готов покинуть зал и через окно. Не один Сэн желал избавиться от внимания графа, хотя нашлись и нобы, жаждущие приблизиться к столичному гостю, который вхож к князю, будучи человеком канцлера. А ведь всякой деревенщине известно, что «солидарно» — слово, наиболее фальшивое при описании отношений двух владык страны. Князь готов ответить на всякое прошение и порой снисходит до милости или смягчения приговора, а канцлер жесток, ему и жаловаться-то страшно. Ведь, заметив раз, он никого и ничего не забывает.

— Ул, — позвал Сэн голосом умирающего, пробираясь сквозь кустарник и не видя колючих веток, рвущих кружево.

Уд поддел друга под руку, бережно отвел к стене, чтобы, хоть стукнувшись лбом в камни, он смог обрести подобие опоры. У Сэна крупно дрожали руки, он дышал с хрипом, как раненый, и слепо шарил пальцами. Ноба пришлось несколько раз встряхнуть и усадить, придерживая под затылок. Взгляд Сэна долго оставался бессмысленным, тусклым. Наконец, юный ноб нашёл силы оглядеться, проглотил ком ужаса. Бледные губы скривились в пародию на улыбку. Рука неловко махнула в сторону особняка.

— Эла. Я сказал, что прошу выйти в сад и хочу представить вас, я успел… когда жизнь еще принадлежала мне. Я все же представлю вас. Помоги встать. Голова кружится. Отчего так дурно, будто удавка на шее? Темно, совсем темно… и воздуха мало.

Ул подставил плечо и подождал, пока Сэн справится с собой и встанет в рост, опираясь на ограду. Затем стало можно обернуться, чтобы наконец-то выяснить, как выглядит «оттепель души», достойная стольких стихотворных потуг.

— Цветочный человек, — ломким голосом позвала Лия.

Это был удар в сердце. Смертельный. Выдохнув остатки жизни и воздуха, Ул уже не мог пропихнуть в сухое горло ни звука, ни вдоха.

Незнакомая взрослая Лия переросла умирающую девочку с прозрачными пальцами на три года — и на целую вечность. Темные волосы взрослой Лии были уложены в причёску, на умеренно загорелых щеках лежал плотный румянец, от худобы не осталось и следа. Смотрит эта Лия на старого знакомца — сверху вниз. Не из гордости, просто теперь она выше, и это больно. Очень больно. Безнадежно, навсегда больно.

Золотое лето умчалось в прошлое, Ул стоял в тёмном саду, ощущая себя призраком чужого детства. Призраком, не способным меняться, ведь каким его помнят, такой он и явился из сумерек — маленький, тусклый… Захотелось оглянуться на Сэна, но шея не послушалась, не повернула каменную глыбу головы. В Заводи у сына травницы не было друзей, не сложилось. В Заводи Ул научился в одиночку не уступать того, что полагал ценным. Но Сэн, первый настоящий друг за всю жизнь, украл самое дорогое так, что нельзя оспорить его правду! Хотя разве честно сравнивать короткую дружбу — с трехлетним ожиданием золотого лета?

— Цветочный человек, — повторила Лия, её улыбка стала увереннее. — Мама ужасно кричала, хотя она редко позволяет себе повысить голос на меня. Я поверила, что сожгут деревню, вот как она кричала. Прости… я не посмела искать тебя до самой осени. А когда твоя птица улетела, мы тоже покинули дом. Насовсем. Но ты нашёлся, наконец-то… Ты умеешь находиться, когда мне совсем плохо. Я думала, ты вырос, — Лия удивилась и внимательнее вгляделась. — Я сказала Сэну, что он наверняка пишет ужасные стихи, и это все равно не важно, поскольку я обязана кое-кого повидать прежде, чем возьмусь читать их.

— Эла? — ошарашено зажмурился Сэн. — Что ты говоришь?

— Лия, — кое-как разжав зубы, поправил Ул.

— Лионэла Ома Икава, по линии названого отца — Тэйт, — представилась Лия и заученным движением вежливости повела рукой, будто указывая на кресло. — Я не называла домашнее имя никому вне семьи, кроме Ула. Ул сразу назвался тогда… он мой цветочный человек. — Лия улыбнулась, руки вспорхнули в жесте смущённого извинения. — Я не знаю, что это означает. Три года назад одно, теперь другое, а при этой встрече, после слов графа… уже ничего не понимаю. Я тогда впервые осознала дар. У меня очень болело сердце, когда я смотрела на тебя, Ул. Ты был… погашенный. Я постаралась сделать тебя ярким… Живым? Это было от всей души. Я — белое золото, редкая смесь кровей, обычно мы не имеем способностей, то есть пока они слиты воедино, для нас нет развития. Так написано в родовой книге Икава. Еще сказано, что белое золото без развития дара беззащитно, и такие, как я, умирают, не достигнув пятнадцати. Мы принимаем на себя даже бессильные проклятия ничтожных завистников. Мне было тринадцать в то лето, а выглядела я, пожалуй, не старше десяти.

Лия сникла и осторожно, неуверенно покосилась на Сэна. Снова глянула на Ула и тяжело вздохнула.

— Почему всё запуталось сильнее, чем вообще возможно? Вы дружите, да? Что же мне, искать смысл в отвратительных словах графа? Сэн, очевидно, моя семья не решится принять тебя при любых поручителях. Назовём вещи своими именами, тебя продали барону. Меня вот-вот выставят на торги, примерно знаю, кто покупатели… Ул, нынешнее положение окончательно гадкое, ни птицы, ни цветы не помогут. Я переросла сказки, это очень больно.

— Вы знакомы, — наконец Сэн очнулся, постучал себя по лбу. — Так-так, сейчас я попробую понять хоть что-то. Я сто раз слышал о цветочном человеке и ни к кому в жизни так бешено не ревновал. До упоминания этого загадочного существа у меня не было поводов ревновать. Ул, мне дурно, но не настолько! Цветочному мерзавцу должно быть лет восемнадцать, так я понял со слов Элы.

— Трижды ты лез драться с ним и ставил синяки мне. Выходит, в меня и целил, — криво усмехнулся Ул. Злости не было, но изнутри так разрывало, хоть кричи.

Медленно, ужасающе медленно Ул повернул голову. Казалось, сейчас взгляд мог обрушить стену, надавив на неё… Карие глаза Сэна выдержали давление, ноб пошатнулся — и не отступил даже на полшага. Зато сам Ул резко, сдавленно охнул, присел и инстинктивно закрыл руками лицо. Не только он ощутил тяжесть: по тёмному саду, все ближе, шарил взор графа Орсо. Сквозь стекла, листву, тени — дар позволял графа быть очень зорким, когда кипела и бурлила голубая кровь. Лия села в траву и пробормотала: «Как нож под ребра». Она даже заслонилась ладонью от бального зала. Сэн подал девушке руку, недоуменно озираясь. Он не заметил ничего опасного…