Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

Монз потёр спину, кряхтя, поднялся и захромал в свою комнату. Следом убежала мама Ула, прихватив короб, звякающий флаконами, цокающий баночками с мазью. Ул поёжился, глянул в серое предрассветное окно.

Серебряная весна вот-вот иссякнет. Впереди нежданная, дух захватывающая дорога в столицу. Вопрос Сото истрепался за два месяца жизни в городе, утратил что-то главное в звучании. Человек ли ты — разве рождение дает ответ? Граф Орсо человек, и тот наемник, что лез убивать Монза ночью — человек, и мама Лии, всерьез грозившаяся спалить Тихую Заводь — человек. Рождение ничего не дает и не отнимает. Зато каждый день жизни оставляет отпечаток, вносит крохотный штрих, постепенно создавая ответ.

Глупо лезть в чужие беды, да ещё — с головой. Мама станет переживать и будет ли она в безопасности, непонятно. Лия выбрала Сэна, для неё цветочный человек — лишь воспоминание детства. Вдобавок эта Лия иная. Почему же нет сомнений в том, что надо ехать и стараться исполнить поручение изо всех сил? Ради Сэна и Лии? Или ради себя и своего права быть человеком?

Ул помотал головой, буркнул едва слышно — «не то». Усмехнулся. Глупо отпираться, он хочет ехать и уже влюблен в предстоящую дорогу, в новые встречи и тайны, сокрытые за каждым поворотом. Он хочет покинуть тесные стены и подставить лицо ветру. Он хочет найти новые вопросы, такие же ценные, как заданный Сото. Он хочет однажды понять, к чему стремится душа, если от мысли о дороге так щемит…

— Алое лето без зорянок и кувшинок, — со вздохом предрёк Ул. И улыбнулся.

Шорох в траве, мягкое и стремительное движение на кончиках пальцев… Длинный прыжок, касание ладонью о кочку — и вот пальцы-когти пережимают горло кролика, одним движением выдавливают жизнь, но не всю… Очень вкусно обонять страх. Покорный, безропотный, обреченный. Страх меняет вкус добычи, в нем смысл охоты.

Рэкст перекатился в траве, немного полежал на спине, щурясь и наблюдая солнце сквозь ресницы. Теплый кролик слабо дергался под рукой. Еще два, добытые чуть ранее, не остыли, но уже обескровлены — там, на пригорке. Отчаянно трещат сороки. Весь лес полнится настороженностью. Лес заметил хозяина и трепещет, признавая себя территорией высшего хищника. Его личной землей. Его и только его!

Лес полон запахов и звуков. Лес — родной дом зверя. Бес зевнул и нехотя встал, и совсем уж нехотя нашел взглядом обувь. С отвращением добрел, пнул сапоги из-под куста… натянул. Покосился в сторону висящей на ветке рубахи и отвернулся. Взрыкнул, прокусил шею кролика и напился крови. Теплой, сытной крови, хранящей так много важного зверю — память охоты, страх дичи, вкус личной добычи.

Вдалеке фыркнул конь. Бес поморщился, отбросил тушку. Людишки… даже здесь нет от них свободы и отдыха. Надо надеть рубаху, заправить в штаны. Надо умыться.

Конь двигался шагом, и седок определенно знал, куда направить его. Бес принюхался и поморщился. Сгреб все три тушки, связал и перекинул через плечо. Немного постоял, колеблясь в принятии решения, и все же пошел навстречу шуму.

Всадница на сей раз выбрала вороного коня, чтобы ослепительно белое платье сияло ярче. Серебро и прозрачные камни отделки сбруи разбрызгивали радужные искры. Перо цапли в прическе крепилось булавкой с таким огромным камнем, что это смотрелось вызывающе.

— Мне сообщили в замке, что ты охотишься, — мелодично, с едва различимым придыханием, проворковала гостья.

— Пора бы выучить, я не делюсь добычей и не ценю общество в такое время.

— Даже общество княгини? — бархатно поинтересовалась гостья.

Рэкст долго смотрел в зеленые с золотыми искрами глаза, огромные, тонко и точно подведенные тушью. По кончикам волос беса сбежало несколько багряных искр, ветер коснулся прядей и пропал.

— Десять лет назад я выкупил тебя у шлюхи мамаши, так и не знаю, почему. Девять лет назад предложил выбор: жизнь до последнего дня у меня за спиной, в моем… логове — или работу на меня. Ты выбрала власть и дом людей. Я помог тебе войти во дворец.

— Зачем напоминать то, что мы знаем? Я исправно плачу за услугу и буду платить до последнего дня, — княгиня, которой и теперь не исполнилось тридцати, капризно надула губы, играя в ребенка. — Хочешь, я скажу, что тогда… ошиблась? — Она намеренно создавала паузы, чтобы заполнять их взволнованным дыханием. — С тобой страшно… интересно, без тебя страшно… тоскливо.

— Похоть, вот как это называется в простых словах, — покривился бес. — Ради того выбора, сделанного с первого раза, а ведь я обычно даю три попытки… Ради прошлого говорю: убирайся прямо теперь, навсегда и без оглядки.

— Эй, я княгиня, а не девка, — на щеках красавицы выступили пятна. — Я привезла то, что тебе нужно. Добыла у него, как и прежде. Пять дозволений без имени, сразу пять. Конечно, он старый и смешной, я кручу им, как угодно, но я добыла и теперь хочу…

Бес прикрыл глаза и постоял немного, слушая лес и пропуская мимо ушей женский визг. Затем в один рывок оказался рядом с конской шеей, взметнулся в прыжке — и спружинил на кончиках пальцев, придерживая повод, успокаивая коня.

Человечья шея хрустнула так же просто, как кроличья. Тело дернулось и стало медленно, мягко сползать из седла.

Бес наконец открыл глаза и отступил на шаг. Он проследил, как складки белого платья стекают и успокаиваются. Лишь затем бес отвернулся, нащупал при седле чехол с бумагами, вскрыл конверт с княжеской печатью и без интереса прочитал указы. Пять открытых — на право убить волей правителя кого угодно, имя не вписано. И шестой — с внесенным рукой князя именем его третьей, нежно любимой, молодой жены… об интригах и любовниках которой в последнее время ходит ужасающе много недопустимо достоверных слухов.

— Я палач, я всегда знаю о данном мне поручении, если оно — чья-то смерть, — не оглядываясь на труп, взрыкнул бес. — Твой муж не хозяин мне, но у нас с родом Миор давняя сделка. Они позволяют мне убивать людей в этом мире… изредка. Я позволяю им вписывать имена в указы — еще реже. Я мог не искать жертву, если бы она, то есть ты, сбежала до прочтения мною указа. Дурой ты жила, дурой и подохла.

Бес смял листы, в которых не было имен — и длинно, тоскливо взвыл. Не оглядываясь ни на кроликов, ни на княгиню, он пнул вороного в бок, напугав и заставив умчаться прочь — и пешком побрел к замку.

— Кто сказал, что мне нужны эти бумаги, тем более так скоро. Тем более с запасом, — поморщился бес. — Могла выжить и увезти листки. Могла сделать хоть одно занятное дело за всю свою бездарную жизнь. С-сука. Теперь придётся начать большую охоту.

«… и снова упомяну о дарах крови. Не ведаю, отчего поделены они на четыре ветви. Не могу вникнуть в суть разделения и его природу. Да, алые нобы непобедимы в открытом бою и наделены пониманием чести. Синие знают вес слова сказанного и, тем более, нанесенного на бумагу. Золотые умеют управлять собою или окружающими, смотря что изберут. Белые исцеляют тело или душу, кто как справляется… Всё верно. Но как делить дары, если они — грани единого, во что я верю! И как обособлять их, если кровь порой проявляет цвет в безродном деревенщине и, наоборот, утрачивает в законном потомке древнейшего рода?