Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

Сила крови не в наследовании от отца или матери, а в воспитании, в душевной организации, в личном выборе человека… Так я понимаю голубую кровь нобов, только так: с делами нашими и помыслами, с ростом души, кровь обретает цвет. А герб, род, предки… это не суть, а шелуха. Разве вот одно исключение, может статься, на весь мир наш единственное: кровь семьи Боув. Я избрал путь странствия сюда, на холодный северный берег, отчасти из-за намерения увидеть их. И я подтверждаю: эта кровь особенная!

Люди ли Боувы? Люди ли они, если внешность их неизменна от века к веку, если повадка их сродни Рэкстовой, если выдержать взгляд их жутких багряных зрачков непосильно даже сильному нобу алой крови, как мне думается… Если против всех правил наследования крови и силы они всегда и неизменно — воины, алые, а при том их коварство неискоренимо. И дополняется оно неуместной и немыслимой силой лекарей… порою перерождающейся в полнейшее бессилие, обесцвечивающее на поколения кровь и дар».

Ан Тэмон Зан, книга без переплета

— Нет, только не в мою конюшню, пронеси его мимо, ветер дорог, — хозяин постоялого двора бледнел и отступал шаг за шагом, пытаясь стать как можно незаметнее. — Только не меченый… Откуда ж вдруг вынесло мухортого, да к ночи?

Несчастливая масть коня не вызывала сомнений. По тёмно-бурому ворсу опрелостями обозначились тускло-рыжие отметины у глаз, возле ног, по брюху. Словно этого мало, грива не имела ровного тона. Чёрная в массе, она выделяла две рыжих пряди — вроде потёков крови. Левую заднюю ногу уродовало седое пятно.

Увидев издали меченого сединой мухортого полагалось трижды сплюнуть через левое плечо, развернуться и пятиться до развилки дорог, чтобы затем без оглядки бежать, отказавшись от намеченных на день дел. Никто, пожалуй, не соблюдал всех нелепых условностей, криво усмехаясь по поводу суеверий. Но уж плюнуть-то не забывал! Украдкой, чтоб не засмеяли.

Мухортый двигался ровной рысью, достойной куда лучшей масти. Конь имел правильное сложение, крепкую спину и прекрасно поставленную сильную шею. Длинные ноги на рыси исполняли настильные, безупречные движения. Но проклятие масти сказалось во всем, для чего оно неизбежно. Убогое седло, потник драного войлока низко и неровно висит по бокам. Узда — простая веревка, вместо кожаных сумок за седлом — дерюжный мешок. А седок… Хозяин постоялого двора отчаялся, рассмотрев заморыша, каких и зовут в насмешку мухортками. Не за цвет волос, но за убожество и тщедушность. Недоросль, весь пыльный, одет нищенски, в седле трясётся, как куль с мукой. Босые ноги то и дело выскакивают из стремян, не подогнанных по росту.

— Ветер-батюшко, унеси да по полю, да за дальний лес, — всхлипнул суеверный мужик.

Конь поставил уши, обозначив хоть так: он заметил, что повод натянут. Хилый седок расстарался и потянул ещё, верёвка жалобно хрустнула, но выдержала. Мухортый врыл в пыль все четыре копыта, проехал немного, скользя и глубоко оседая на зад. Перед крыльцом четвероногое проклятие плюхнулось крупом в пыль, то ли потеряв равновесие, то ли возомнив себя собакой.

— Мест нет, — просипел хозяин постоялого двора, тупо глядя в распахнутые ворота пустой конюшни…

— Эй, денег для тебя тоже нет, дядюшка, — расхохотался замухрыжка, который умудрился не вывалиться из седла.

Он обнимал коня за шею и лыбился во весь рот… Подмигнул понимающе, звучно хлопнул мухортого по боку. Порылся за пазухой, добыл медного пескарика, ничтожнейшую из монет. Метнул под ноги собеседнику.

— Эй, не икай! Скажи, у кого сарай пуст до того, что и примет бояться без толку?

— У старого Ясы, — содержатель постоялого двора замахал дрожащей рукой. — Туда, туда и далее, до края деревни, значит… И далее, на отшибе он. Туда, да-а…

— Отсюда, да-а, — передразнил наглый замухрыжка. Добавил деловито: — Сразу пришлёшь овса коню и каши мне, договорились?

— А деньги?

— А проклятие? Я без оплаты спасаю твой кров от нас двоих, но могу и передумать. Введу коня в стойло… или просуну его голову вот прямо в дверь, пусть пропойцы глянут, — пригрозил заморыш, хлопая глазами с показной наивностью деревенского дурака. — Эй, дядя, не вдыхай так сипло! Ругнёшься, я и завтра не уеду.

Мухортый заржал, издевательски извернув голову вбок и скаля белые зубы, не стёсанные временем. Пацан гулко влупил пятки в бурые бока, от чего «проклятие» встало на свечку, охлестывая себя хвостом, пританцовывая, смещаясь к крыльцу — ближе и ближе. Когда до поборника примет осталось менее корпуса, конь мягко встал на все четыре ноги, подобрался, с места прянул косулей — и сгинул за углом…

— Наказание за грехи, — шепнули бескровные губы. Хозяин богатого дома прикрыл рот ладонью и жалобно заныл. Одёрнул себя, отдышался и проорал в голос: — Кто на кухне? Живо соберите еды. На три… на пять рыл, да побогаче. Оттащите Ясе ту еду и ещё полный короб с овсом, поняли? Усу востроглазого отправьте соглядать, пусть сразу даст знак, когда мухортый сгинет отсель. До того мне и жизни нет, и сна ни крошечки.

Последние слова были сказаны едва слышно. Поводив рукой, как следует по примете призвания попутного ветра удачи, носитель всех местных суеверий удалился, зевая и потягиваясь. Судя по зычному храпу, еще до темноты крохи сна запершили в глотке аж с переливами.

Ул — а кто ещё это мог быть — без осложнений нашёл кривобокий сарай, подпирающий стену дома-развалюхи. Осмотревшись, Ул спешился, прихватил Бунгу за длинную чёлку и потащил к двери. На стук и вежливую просьбу о ночлеге ответили не сразу, зато несчастливую масть коня то ли не оценили в сумерках, то ли не сочли опасной. Охотно разрешили ввести Бунгу в сарай. Седока позвали гостем в дом.

Вычистив коня, Ул как раз дождался посыльного с ужином и овсом. Кивнул, не снизойдя до благодарности — не за что, без доброты собрано, без души отдано. Ул просто подхватил тяжёлый узел с едой и поволок в дом, расставлять и раскладывать на колченогом столе, перед удивлённым до немоты старым Ясой. За ужином удалось вызнать новости округи и приметы завтрашней дороги, которые сводились к совету ехать прямо и не запалить коня. К ночи же искать постой в селе по ту сторону от брода, поскольку далее начнётся дикий лес. Старая короткая дорога проложена через него, но умные люди едут длинной, по опушке. В лесу злодеев нет, но и торных троп не осталось.

В кромешной темноте сытый Ул полез латать крышу, вдруг остро пожелав проверить, помнят ли руки деревенскую работу, не намнёт ли топорик мозоли.

Еще до рассвета Бунга выбрался на дорогу. Поверх мешков за седлом оказался увязан короб с остатками овса. Старый Яса щурил слабые глаза, махал вслед и шептал напутствия. Его жена, согнутая и слабая, успела сунуть гостю узелок с лепёшками и смаргивала слезинки: милый малыш гостил, на внука похож… А когда ещё дочь навестит, ведомо ли? Отдали из дома, вроде удачно, но даже и так — осиротели, одни остались.