Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

— Он удачно выбрал день.

— И… всё? Он предал вас, он лгал вам, он…

— Он человечишка, как и ты. Как все вы. Он ещё и воровал у меня, — промурлыкал бес, приходя в куда лучшее настроение. — Так мило и старомодно прикапывал золото в лесу. По мнению людишек, он достоин кары… Но вот вопрос: ты посмел бы просить меня о том, о чем попросил он?

Бес обернулся, нагнулся вперед и взглянул на ближнего в упор, не мигая. И смотрел, пока тот посинел, дергаясь в непроизвольном спазме. Дышать ближний не мог. И медленно, обреченно погибал… пока бес не отвел взгляд.

Рэкст негромко рассмеялся.

«Туча прогибает горизонт, обещая дождь — благословение для сохнущего южного поля, еще не готового разродиться спелым зерном.

Туча надвигается стремительно, оборачиваясь проклятием. Эта туча — саранча. Безнадежно искать спасение… Разве вот — случай будет добр сверх меры и задержит в гостевом доме ноба золотой крови. Случай наделит того ноба избытком благодарности за некую услугу, оказанную ему селянами. И выйдет ноб, и встанет лицом к проклятию и преодолеет тьму.

Но таковы мечты и сказки. В яви ноб-спаситель недосягаем. Он давно разменял золото сердца на монеты или оказался погребен под градом ударов судьбы, надорвался, бессильный отвести все беды…

Я был свидетелем нашествия. Молил о чуде истово и страстно, в едином порыве с каждым, способным выдохнуть отчаянную просьбу и надеяться на её исполнение. Я видел годовалых младенцев, сознающих беду, и стариков на смертном одре, ещё способных отчаяться, даже в последний свой миг…

Туча омрачила горизонт тенью рока. Туча шелестела мириадами крыльев, заполоняя простор небес и заглушая мольбы и просьбы людей. Что ей слезы пахаря, что ей стоны всей его семьи, обреченной встретить зиму на чёрном, мертвом поле, ставшем до срока — погостом. Туча уже рядом, она вал смерти, молох, истирающий мироздание — в бесплодную пыль…

Я был там, тщетно искал в душе хоть крупицу золота, будучи лишь слабым отпрыском синей ветви. Отчаяние людей обратило их гнев против меня, никчемного. Они бросали камни, отвернувшись от смертоносного вала. Они проклинали. Я стоял беззащитный под градом их гнева, и тьма поглотила меня…

Мы — нобы, соль и суть этого мира. Мы наделены силой, которую сами плохо осознаем. Мы используем её для интриг, забав и даже мести. Нас надо ставить под град камней, чтобы хоть тогда мы поняли, что бездействуя, вредим более саранчи.

Меня, израненного, вывезли из мертвых земель воины, присланные усмирить голодный бунт… Да, правитель моей родной страны именно так помог селянам: вырезал уцелевших, исключив распространение паники и слухов, избавившись от бездомных голодранцев, коих нечем кормить в зиму…

Я поднялся после болезни, но никогда уже не разогнулся. Говорят, все дело в ударе камня по спине. Глупости. Мне отбили душу. Жить стало невыносимо стыдно.

Зачем мир истратил на меня, никчемного, чудо спасения от смерти и поскупился на более важное, насущное — для селян?

Где были золотые нобы моей родины? В том самом дворце, куда и меня позвали, оценив дар начертания узоров…

В чёрную, хищную зиму я покинул родину. Я странник, томимый тяжким долгом. Меня гложет и гонит вопрос: где надобен мой дар? Для чего уцелел колосок судьбы на поле, выеденном до корней? Кому я могу подарить чудо? Ведь, если я не стану искать, пропадет оно, развеется пылью… и чья-то судьба не сбудется по моей вине».

Ан Тэмон Зан, книга без переплета

Под пальцами твёрдое, обжигающе холодное. Камень? Сталь? Смола? Оно шершавое, в нём есть мелкие включения, и они, вроде бы, похожи на камешки. Будто вплавлены… Все же — в застывшую смолу, верна догадка? Нет сил понять. Голова расколота грохотом, исчерпавшим возможности думать, смотреть, чувствовать тело.

С сиплым стоном легкие ухватили первый клок воздуха, жадно испробовали — и отозвались болью. Стылый, отвратительно едкий, лишённый всего знакомого и привычного… воздух ли это?

Ул закашлялся. Против воли он вдыхал снова и снова, давился рвотой, едва перемогал страх. Время шло, голова понемногу прояснялась. Теперь, когда сделанного не вернуть, собственное навязчивое желание войти во врата прорезало память ударом ножа — и стыдом. Как он мог? Что на него нашло? Зачем потащил с собой Дорна? Куда потащил?

— Дорн, — позвал Ул и чуть успокоился, разобрав движение рядом.

Пришлось снова и снова сглатывать едкую желчь, рвущуюся из живота в горло. Полегчало? Вроде бы… Ул сел, огляделся и замер, поражённый. Чего бы он ни ждал, такого не мог представить! Широкая улица, ровная от края до края, словно отлита из жидкого камня и застыла так. По бокам дома. Огромные, они теряются в холодном тумане. Окна все одинаковые, вроде слепых бельм. Темные, некоторые выдавлены — и щерятся осколками. Улица тянется в обе стороны. Вдали, слева и справа, её пересекают такие же полосы застывшего камня, зажатые плечами угрюмых домов. Город ужасающе правильно построен, всё в нем расчерчено без искривлений и изгибов. Непонятный, сложный город — и какой-то убогий… ущербный.

— Не хочу рисовать такой город, — признал Ул. Он поморщился, втянул ноздрями мерзкий туман. — И по крышам тут не побегаешь, пожалуй.

Пахло гнилью, людскими нечистотами и едкостью горелого. Ещё слабо, намёком, слышался дух зимы — мёрзлый туман, прелый лист. Но зимы было исчезающе мало. Ул снова огляделся, прислушался. Нагнулся, встряхнул за плечо Дорна. Услышал стон, затем внятное ругательство… и успокоился за ноба.

— Как ты выбирал путь? — спросил Ул, желая снять с себя часть вины за глупость.

— Следующий раз, как увижу у тебя в глазах бешеное любопытство, пройдусь клинком по шее, пока не поздно, — со всхлипами давясь воздухом, пригрозил Дорн. Сел, огляделся. — Придурок крайний, где мы? Где врата?

— Нету, — виновато выдавил Ул. — Если всё дело в грозах и перекрёстках, то, понимаешь ли…

— То здесь зима. До весны гроз не случится. Значит, покуда нам нет дороги домой, а после как получится, — приговорил Дорн. — Сколько дней осталось, чтобы доставить прошение в Тосэн?

— Ох…

— Поздно быть умным и добрым другом. Я не лучше тебя, не сопи. Как принюхался, так пропал, — покривился Дорн. — Не знаю, что я учуял. Мой зверь… он вправду белый тигр. Пусть его и пробудил бес, но я не могу теперь не слышать его присутствия. Тигр жаждал попасть сюда. Именно он. — Дорн рывком встал, огляделся, принюхиваясь и чихая от едкости воздуха. — Тигр учуял: тут беда и встреча. Запах крови, страха и ещё…

Дорн оборвал себя и зажмурился, тронул рукоять сабли, вслушиваясь в ночь чужого города. Очень далеко, вовсе невесть где — пойди пойми, как отдаются звуки в лабиринте огромных домов — разносился вой. Он звучал однообразно, многократно повторялся. Дорн ткнул пальцем в сторону звука. Ул встал и безропотно побрёл следом за другом. Тот всё ускорял шаги, от перекрёстка сорвался в бег. В огромном городе было невесть сколько людей, Ул понимал это умом и ощущал чем-то… кожей? Но улицы оставались пусты, эхо шагов и дыхания отдавалось гулко, опасно. Никто не выглядывал в окна, не любопытствовал.