Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

— Мы — два крайних дурака, мы не просто так встретились, чтимый ноб, — покаянно вздохнул Ул. — Пора?

— Куда после бежать и прятаться, вот вопрос, — Дорн втянул ноздрями и надолго замер. — Вроде, там чую лес… или хотя бы окраину города. Довольно далеко.

— Ты уверен, что вообще надо лезть в их дела, а? — насторожился Ул.

— Чую кровь, и скоро станет хуже, как бы не смерть, — задумался Дорн. — Кажется, из-за этой крови я шагнул во врата. Хотел за шкирку утащить тебя с перекрёстка, я не так глуп… но я принюхался, и стало поздно для ума. Пришёл — буду рубить.

— Ты не теоретик, Лофр порадуется… если вернёмся. Пробегу соседней дорогой, через тот перекрёсток. Выманю летунов, люди станут смотреть в мою сторону. Удачи.

Летуны заметили Ула, едва он метнул первую монетку. Шкура пчелы хрустнула под ударом монетки, брызнула осколками. Жужжание усилилось, но почти сразу резко оборвалось. Пчела косо спикировала, врезалась в окно третьего яруса дома. Звонко зашлёпали по стенам осколки: окно раскрошилось на крошечные кристаллики с ноготь каждый.

Прочие пчёлы появились почти мгновенно. Ул метнул вторую монетку, едва уворачиваясь от серебристых росчерков местных стрел, не имеющих ни древка, ни оперения. Когда он сбил третьего летуна, выяснил новое о вооружении пчел: теперь они кучно сыпали стеклянными иглами с ядом, метали крохотные молнии. А затем появились ещё и шарики, при касании с твёрдым они взрывались облаком осколков.

Прикончив седьмого летуна, Ул осознал: он хромает, плечо мокрое от крови, возле шеи игла, мышцы сводит судорогой. Двигаться и целиться — трудно.

Последнюю пчелу едва удалось разбить. Ул рухнул на колени, не ведая, попал ли монеткой и отчего стало тихо: летун упал — или слух отказывает…

Ул сник на колени, сжался в комок. Он хрипло дышал, ощущая лбом холод дороги, и терпел нахлынувшую смертную усталость. Донимала боль в плече и спине, бок был теплым и мокрым… Зрение отказало, зато слух постепенно обострился. В повозках поодаль стонали, охали. Чавкала кровь. Никто не прыгал наружу, не бежал добивать лежащего посреди улицы Ула.

— Жди, — не повышая голоса, велел Дорн.

Ул расслабился и запретил себе тратить силы на настороженность. Скоро расслышались шаги. Ула подхватили, закинули на плечо… Дорога закачалась перед тусклым взором, вызывая тошноту.

— Нас довезут, — в самое ухо выговорил Дорн. — Я теперь знаю, как с ними разговаривать. Трусливый народец, с ножом у горла предают своих, не задумываясь… Все при оружии и ни одного из них я не готов счесть алым. Так себе шваль, наемники. Лежи, отдыхай. Ты прыткий. Не я сказал, Чиа. Он отдохнёт и поможет тебе понимать их наречие, как помог мне.

Дорога пропала, обрезанная порогом повозки. Ул отметил, что его бережно усаживают в кресло. Мягко, приятно… Ул окончательно расслабился, закрыл глаза. По руке скользнули невесомые пальцы, как щекотка. Кресло и вся повозка задрожали часто, непрестанно — и возникло ощущение движения, отчего головокружение усилилось.

Легкие пальцы тронули плечо, щеку. Короткая боль ужалила шею. Опять пальцы пробежали по руке. Улу почудилось, что запястье деликатно прикусили — так щенки играют, не желая навредить, но требуя внимания. Обморок накрыл и схлынул, короткий, как тень облака, влекомого резвым ветром. Стало теплее. Теперь Ул слышал, как Дорн уродует слова чужого наречия. Понимал их, пусть и с напряжением.

— Нас преследуют?

— Да. Но далеко.

— У вас война? Зачем довели его до истощения? Как можно? — Дорн возмущённо фыркнул. — Не стучи зубами, трус.

— Это не человек, мы зовем таких варами. Объявлен в розыск соплеменниками. Мы отлавливаем и отдаём варов тем, кто умеет их контролировать. У нас договор… межправительственный, — пояснил дрожащий голос. — Вары не подпадают под закон о гражданстве. У них нет прав. Истощение вару не опасно, он живучий.

— Гнилушка, — Дорн отвесил подзатыльник, стравливая гнев и, как понял Ул, изо всех сил держа своего зверя за шкирку… — Чиа, нас не поймают за городом? Может, лучше спрятаться здесь?

— Лес всегда лучше, — шепнул голос, похожий на шелест травы. — Люди стали ловить нас очень хитро. Но лес — это лес. Мне бы поесть… немного. Мне бы дикой травы, вдохнуть запах.

Дорн — слышно по шороху — расстегнул куртку, виновато засопел. Выложил на пол два пучка крапивы. Оказывается, так старался собирать, что не смог выбросить…

— Годится?

— Лучше, чем можно мечтать, росло на чистой воде, на вольной земле, — восхитился шепчущий голосок. — Не мой мир. Здесь люди отравили лес и воду, особенно близ городов. Дикие травы, настоящие дикие травы… счастье. Семь веков не получалось даже дотронуться… свежие. Помнят солнце. Помнят дождь. Летний дождь.

Ул сглотнул и рывком сел. Мир попытался лечь на бок, но Ул переупрямил, мотая головой и часто, глубоко дыша. Тьма перед глазами постепенно проредилась. Проявилось нутро повозки. Оказывается, она просторная, пол ровный, окна велики, на три четверти прикрыты снаружи сдвижными щитами-створками. Вдоль стен — кресла. В двух увязаны бессознательные люди, сильно потрёпанные вспышкой нобского гнева. Одежда на людях незнакомая. Черты лиц чуть странноваты, кожа смуглая, золотистая. Волосы черные с отливом в красноту. Все это не важно… Ул сморгнул и поводил больной головой, пока не обнаружил взглядом искомое.

Вар тощий до невесомости. Сам Ул был, наверное, таков, когда его мама нашла — сенокосец… Кожа у вара светлая, глаза крупные, чуть косо разрезаны, цвет дивный, медовый в карий и штрихи во все стороны от зрачка — зелёные, отчаянно, весенне-зелёные лучики. Волосы прямые, шёлковые, темные.

— Еще раз повтори, — попросил Ул, найдя в памяти то, что потрясло. — Семьсот лет. Вар что, бес? Бессмерть? То есть… как тебя называть?

— Вар — значит, оборотень, — выплюнул возница, как оскорбление. Вдруг взорвался и закричал, не в силах дольше молчать. — Что, полезли помогать, а кому, не знаете? Ах, затравили гадёныша. Он — оборотень! Он жрёт людей. Ему люди ничто, грязь… мы рождаемся, помираем, а он не успевает нас заметить.

— Сок ещё не высох, — блаженно улыбнулся оборотень, нюхая крапиву и успешно пропуская сказанное о себе мимо ушей. Кстати — подвижных по-звериному, едва приметно заострённых сверху. Каре-медовые глаза прищурились. Ровные зубы с хрустом откусили полпучка крапивы и вмиг пережевали. Давясь слюной и сопя, оборотень проглотил траву, как вкуснейшее, редкое лакомство. Облизнулся. — Благодарю.

— Очнитесь, недоумки, он сожрёт вашу печень, — кликушей орал возница. Как раз теперь Ул сообразил, что на местном наречии возница называется водитель, а повозка — машина.

— Я не ем печень и не рву никого, по крайней мере в этом теле, — проглотив крапиву, сообщил оборотень. — Вы кто? Он прав, странно, что полезли спасать. Нас давно, веков двадцать, никто не спасает. Как сгинул драконий мир Лоэн, так и началась последняя охота. Драконы били самыми сильными из нас в смысле боя. Мне всего пятнадцать веков, я не помню мирного времени. Жаль.