Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

— Конечно, я рад, это честь, — Ул скороговоркой согласился, глядя на Дорна, снова нырнувшего лицом в тёмные волосы. — Крапивы у нас полно. Ягнят мне, если честно, не жаль для хорошего дракона. Только он крупный и переполох будет — ой-ой какой!

— Эн нужен здесь, заповедные земли пребудут в неизменности, — пообещал Лоэн.

Он прошел к голове дракона, бормоча о никчемности отговорок с погодой, когда рядом — дракон! В широко разведенные руки легли два уса, Лоэн их чуть оттолкнул, проследил, как оба расходятся аркой и развернул ладони вверх. Запахло грозой, осторожные мелкие молнии заскользили по усам, как сине-белые узоры. Меж усами накопилась бархатная тьма.

— Открывай врата. Ладонь вот так и лови биение ветра, ищи свою травинку, — посоветовал Лоэн.

Тьма сперва заупрямилась, но довольно скоро сдалась, лопнула, разошлась створками. Ул шало сморгнул: травинка всё ещё висела, всё ещё качалась… В рамке драконьих усов по булыжнику перекрестка лупил ливень, сосны стонали, где-то вдали одна сдалась и хрустнула.

Лоэн шагнул мимо, обнял за плечи Чиа и бесцеремонно втащил под локоть Дорна. Велел строго: «Ул, не трать силы, закрывай!».

Ул оглянулся. На искристой изморози чужого мира лежал дракон, перламутрово-светлый. Весь в сияющей чешуе, оттенок норовил слиться с окружающей долиной, делая могучее тело — призрачным. Только спинные гребни, щели зрачков, когти и острый наконечник хвоста выделяются, переливаясь ало-золотыми сполохами.

— Алое на белом, — Ул прощально поклонился дракону. — Лоэн по-своему чудесен, но я хочу однажды встретить тебя, Эн. Снова, я так загадал. Сбудется, как думаешь? Не грусти. Вы с Лоэном целое, но вы не подобны. Эн, ты чудо…

Ул отвернулся и шагнул в свой мир, сразу промок насквозь и рассмеялся. Ливень после зазимков даже в горах и даже с ветром — теплый!

Рядом суетился Дорн, кутая Чиа в куртку. Улыбался, что для него совсем ново. Лицо стало живее. И он тоже — алое на белом. Не пустой ноб, теперь у него есть смысл в жизни и есть, пожалуй, цель… Он станет лекарем из самых сильных, в короткой или длинной жизни — не важно.

— Нас не было всего один миг, — с облегчением выдохнул Ул. Поклонился Лоэну. — Благодарю. На меня давило нарушенное обещание! Надо спешить. Тот, кто мне приснился и был похож на Сэна и та, похожая на Лию. Они ждут.

— Внешнее сходство, да и облик как таковой, не волнуют вервров, — Лоэн втянул ноздрями и фыркнул, тыча пальцем и бормоча в полголоса: — Там лошади, там рэкст, и я знаю его по прежней жизни, до необратимого решения. Весьма нежелательная встреча, я пока слаб. Там тропа… — Лоэн втянул воздух и прижмурился. — В её низшей точке деревня с готовой ягнятиной, путь пережаренной. Там река. Я слышу и узнаю мир, вы мало испоганили, почти ничего не тронули, это славно… Но её нет. Увы мне, запах стерт. Она не вернулась… пока. Зря напросился в гости.

Лоэн поник и побрёл прочь, по дороге с перевала к неблизкой деревне. Мокрые волосы потемнели, повисли вроде лишайника — уродливыми клоками, будто они лезут. Стало заметно, что ветхая рубаха расползается на плечах и локтях. Шел вервр босиком, выглядел несчастнее казнимого и беднее побирушки. Ул покосился на Дорна, надумал было попросить у друга сменную рубаху и запасной плащ для гостя. Но безнадежно отмахнулся и пошлепал за лошадьми. Один.

Чиа всхлипывала, жадно принюхивалась, всматривалась в лес чуть светящимися от восторга глазищами, сплошь зелеными. Она пыталась снять куртку и ловила дождь смеющимся ртом, она кружилась, раскинув руки. Дорн ловил свою лань в кольцо объятий, бережно кутал опять и опять, и тоже кружился, кружился…

— Женщины, — Ул сплюнул дождевые капли. — Они опаснее злой бессмерти! Сэн лишился ума. Дорн никого не слышит! Лоэн, при его опыте и возрасте, и тот вроде больной собаки… Считай, нет у меня учителя и нет друга. Женщины… Они хуже воров, игровых костей и выпивки! Нет, я счастливый, я один день походил без ума и очнулся. На душе тепло и тревожно, но только-то. Ни за что, совсем никогда не попадусь…

Ежась от озноба, Ул бормотал и торопился уйти подальше. Было очень больно от мыслей. От бесконечных и жестоких «если»… Если бы он не унаследовал ярмо наследия атлов, он бы повзрослел и сам теперь танцевал под дождем, а Лия улыбалась бы и смотрела на него, только на него. И была ниже ростом! От всей души пожелав Лии выжить, он впрягся в ярмо древних, то есть тогда и отказал себе в праве кружиться с ней под дождем! Лия умерла бы, золотое лето стало бы черным… И сам он остался лишь серым, блёклым паучком-сенокосцем… Он не мог отказаться от наследия! Иначе дядька Сото шагнул бы в омут с камнем на шее, его семья вымерла, и жизнь стала бы — пустышкой. Лоэн бы и теперь лежал полумертвый, Чиа отчаялась без леса и живых трав, в каменном городе жестоких людей. Сэн, Тан, Оро, Лофр, Дорн… их уже много. Тех, кто сможет танцевать и улыбаться под дождем, потому что Ул не повзрослел. Потому что он — наследник и не готов бросить это непосильное, давящее ярмо долга.

— Бы-бы… бы-бы… гадость, не хочу и думать о других путях. Как сделано, так и есть. Им танцы, мне каменюки. Каждый раз, отныне и впредь? — Ул замотал головой, разбрасывая печаль заодно с водяными брызгами. Рассмеялся и подмигнул тучам. — Мне каменюки. А что, и неплохо. Пожалуй, буду упираться. Я привычный к работе. Ну, не тяжелее дубового топляка это дурацкое наследство? Пока, вроде, нет. Я человек. Я родной миру и ничуть не бес. Я беру то, что моё по праву, я не вор. Это мой мир, и теперь мне решать, кого пускать сюда. Кто-то же должен присматривать за домом.

Вспомнив королеву, Ул поморщился. Есть и ещё одно «бы». Защищая близких, можно ли быть сильным? Может, для того и даётся вечность, чтобы обречь на отказ от самого дорогого. Одиночество — это жестоко. Это, пожалуй, страшнее, чем проиграть бой. Потому что и боя нет, и выбора — нет. Одиночество делает сильным… и несчастливым.

— Поговорю с Лоэном, — пообещал себе Ул. — Эти… атлы. Они ушли, а дракон остался. Они отказались от вечности, оставили все на нерожденного наследника. Лоэн уперся и совсем один, раненный, берёг родичей Чиа. Поговорю с ним! Сегодня не стану слушать ветер. Мой ветер слишком ненавязчивый… Сколько слушаю, ни намека на цель и врага. Шепчет о выживании и лечении. А если некого станет лечить? А если выжить — не главное?

Трое сидели у круглого столика — драгоценной карты мира, самоцветной мозаики в обрамлении золота. Тщедушный старикашка жевал губы и опасливо косился на багряного беса. Рослый, гибкий златовласый красавец полировал ногти и делал вид, что исполнен безмятежности. Он посетил город впервые на короткой людской памяти и уже стал мечтой всех знатный девиц…