Джо Уолтон - Среди других

– Спешить, безусловно, некуда, – сказал он.

– Я не хочу, не хочу, – сказала я. Схватила свои книги и убежала наверх.

– Типично подростковая истерика на пустом месте, – изрекла одна из них.

– Ты должен быть с ней тверже, Даниэль.

– Она слишком привыкла своевольничать.

Дверь не запирается, но я заставила ее стулом, чтобы никто не вошел. Они поднялись по лестнице и позвали меня на рождественский ужин, но я не спустилась. Все равно там все будет переварено и пересушено. Я не знаю, что делать. Опять бежать? В прошлый раз помогло или почти помогло. Я не знаю, чего они добиваются. На вид они в своем уме, но и она тоже, пока не узнаешь поближе. Они хотят меня подчинить. Хотят, чтобы я отказалась от волшебства. Не то чтобы я собиралась колдовать – я ведь поклялась перестать. Поклялась, что не буду, кроме как для защиты от зла. А это зло. Они сделают меня калекой. Я считала себя калекой из-за ноги, но нога пустяк. Если надену эти серьги, не смогу видеть фейри. Не знаю, подчинюсь ли, но с дырками точно не смогу. Если правда, что все мое поколение так делает, значит, вся женская половина поколения не увидит фейри. На слух не так страшно, вроде прививки – один укол иголочкой, и все волшебное пропадает. Но это дурно, потому что, как и с прививками, действует, только если охватывает всех. Они-то себе не прокалывали, и никто бы их не заставил.

Вообще-то, хотя почти никто не видит фейри, потому что в них не верит, видеть их не опасно. Среди самого красивого, что мне доводилось видеть, были и фейри.

Наверное, я могла бы сбежать от них через окно, хотя здесь нет такого удобного дерева, как в школе. Или выбраться через черный ход ночью, когда все уснут. Карта у меня есть. Только сейчас Рождество, поезда не ходят и завтра не будут. И денег у меня не осталось, я все истратила на подарки. Осталось 24 пенса. Может, Даниэль дал бы мне денег, но он не станет и слушать обвинений против них, он может быть буквально глух к таким обвинениям. Кроме того, он по документам мой отец и законный опекун. Когда я сбежала в прошлый раз и попала в приют, там разыскали его. Если опять бежать, куда мне деваться? К дедушке нельзя, он, наверное, уже вернулся в больницу, и все равно мне не разрешат с ним жить и с тетушкой Тэг тоже. Я бы все равно попробовала к ней, но у тетушки Тэг Даниэль первым делом станет искать. Остальные родственники меня предали: они знали про Лиз и все равно решились меня у нее оставить. Шестнадцать мне исполнится только в июне, еще целых шесть месяцев, а куда я пойду одна, без номера государственного страхования и на вид моложе своих лет?

Надо все это обдумать за сегодняшний вечер и завтра, а потом, когда поеду в Южный Уэльс, обсудить с тетушкой Тэг и Глорфиндейлом, что можно сделать. Если они оставят меня в покое, школу я вытерплю, по крайней мере до конца года. После шестнадцати можно жить одной. Я могла бы, как сказала Джанин, найти работу и готовиться к экзаменам на аттестат экстерном, как Вим. Я бы справилась.

Они наверняка всем этим занимаются в Кузне и в своих комнатах – той части дома я не видела. Надо держаться поближе к Даниэлю. Он считает меня истеричкой, но согласился со мной. Он не такой уж плохой. Мне кажется, он немножко похож на меня. Они там едят и выпивают, и я сейчас спущусь вниз, извинюсь за истерику, но, мол, меня ужасно-ужасно пугает мысль проколоть уши, и если они пообещают никогда об этом не упоминать, я пообещаю не убегать из комнаты и не загораживаться в своей. Если надо будет, пообещаю сразу уехать и не показываться до июня. За школу платят они, а не Даниэль. Я могу сказать, что отдам долг, когда будут деньги.

Я не абсолютно уверена, что они знают, что я знаю, – то есть знают, что это не беспричинная истерика. При Даниэле им придется притворяться. Даниэль – их слабое место. И все равно они ничего не могут сделать до четверга. Глубокий вдох… спускаюсь.

С одной стороны, с чего я взяла, что они злые? Почему я так решила? Может, они точно такие, какими кажутся, только с капелькой магии и обо мне ничего не знают, кроме того, что бросается в глаза. Может, они просто хотят сделать из меня приятную племянницу. (Приятная племянница из Ниццы носила сережки и ела пиццу…)

Я знаю, что через дырки из меня вытечет все волшебство. Уверена, что и они в курсе, а то бы уступили, но не уверена, что они знают, что я знаю о волшебстве. О нем мало кому известно. Для большинства людей невелика была бы потеря. Хотя речь о девочках, мальчишки редко прокалывают уши. Могут ли мужчины колдовать? Я уверена, что могут, но мне вроде бы такие не встречались. Может, как я думала о прививках, так же и они подумали: предохранить меня от искушения колдовством. Я решила, что эти сережки должны меня подчинить, а может, они хотели сделать меня больше похожей на других. Братец у них ручной. Может, они хотели и племянницу приручить. Если так, они, наверное, не будут возражать, чтобы я вернулась в школу, и не повторят попытки до конца четверти или даже до пасхальных каникул. Им нужно, чтобы я училась в школе. Школа – это карантин против волшебства, я сразу заметила, и все равно я колдовать не собираюсь.

Я и правда хочу вернуться в Арлингхерст, хоть он и идиотский, и кормят там ужасно, и нельзя остаться одной, потому что я там начала строить свой карасс. У меня там книжный клуб, у меня там библиотека – обе библиотеки. Остальное я вытерплю, уже притерпелась. И я хочу сдать обязательные экзамены, и на аттестат тоже, если сумею. Хочу поступить в университет и познакомиться наконец с людьми, с которыми можно поговорить. Бабушка говорила, что там я встречу равных, а ради этого стоит постараться. Она всегда так говорила, когда я не справлялась с математикой, или латынью, или еще с чем. Даже если сдать только основные – это вроде справки. Их не сдаст лишь идиот, и работу без них получишь только идиотскую. Для поэтов это не важно, поэтам справок не дают, но мне нужно зарабатывать на хлеб, и хотелось бы чем-нибудь интересным. Основные – это самое малое. Надо либо возвращаться в Арлингхерст, а значит, помириться с тетями, чтобы они за него платили, или искать где-то другую школу.

Так вот, вчера…

Я спустилась и извинилась, что убежала – вернее бы сказать: ухромала. Я объяснила, что ценю их доброту, но меня ужасает мысль проколоть уши. За это они и ухватились. Предложили все забыть и принесли мне холодной фаршированной индейки – суховатой, но вполне съедобной. Потом мы играли в «Монополию», и кто-то из них выиграл, но я, кажется, заставила их попотеть.

Самая жуть с «Монополией» – что видно, как давно они играют друг с другом, все четверо. У каждого есть любимые фишки, они их сразу расхватали. Их фишки, когда мне пришлось передвигать их по своей стороне доски, оказались полны волшебством привычки и привязанности. По фишкам я впервые стала их различать. Одеваются они одинаково, но собачка, гоночная машина и шляпа-цилиндр их знают. Еще жутковато было, что мы сидели за игрой, как нормальная семья, хотя и нет, потому что я у них не своя, но даже и без меня они тоже нет. В нормальных семьях люди женятся. Из них только Даниэль был женат, и смотрите-ка, кого подцепил! Нормальные семьи – это не сорокалетние дети, которые теперь сами распоряжаются, а так и не повзрослели. Они иногда за игрой так по-детски ссорились, что я чувствовала себя старшей в компании.