Дэн Вилета - Дым

— Видел? Нет. Только во сне. — Он задумчиво склоняет голову. — Иногда я думаю, что и в коттедже Ренфрю он мне приснился. Такое бывает лишь в кошмарах. А как он умолял о спасении! — В следующий миг их глаза встречаются. Он смотрит на нее открытым взглядом. — Ты искала Томаса?

Ливия заливается краской от смущения.

— А что, он ушел?

— Он сообразил, что нам нужны карандаш и бумага. Надо скопировать чертежи твоей матери. Представляешь, у Гренделей в доме нет ни единого карандаша! Поэтому Томас занял деньги у миссис Грендель. Или украл. Когда он вернется, мне придется отвлечь твою мать, чтобы Томас смог обыскать ее комнату. Он считает, что у меня с ней установились хорошие отношения. — Он продолжает не сразу, сначала проглотил нотки обвинения, зазвучавшие в его последней фразе. — Вчера вечером она пыталась соблазнить меня. Переманить на свою сторону. Я знал это и все равно поддался. Она очень умна.

— Да. Меня она тоже хотела соблазнить.

— Ливия, — говорит он без перехода. — Пожалуйста. Ты и я… нам надо…

Она спасается бегством.

— Не сейчас, Чарли. Потом, — шепчет она. — Обещаю.

Но к этому времени она уже оказывается за дверью.

Немного позднее она идет мимо комнаты и видит, что Чарли так и стоит у окна, подставив ладони под холодные капли.

Льет сильный отвесный дождь, неподвластный ветру. Томас промок насквозь, пока искал магазин письменных принадлежностей. Видимо, в Лондоне совсем нет спроса на этот товар. Томас заглядывает в мясную лавку, чтобы попросить оберточной бумаги и огрызок карандаша, но торговцу его просьба и выговор кажутся настолько подозрительными, что он отказывается продавать вообще что-нибудь — за какие угодно деньги. Возмущенный, но довольный тем, что он снова очутился под открытым небом и наедине со своими мыслями, Томас отваживается выйти за пределы знакомого ему квартала между домом Гренделя и церковью, осваивает новую для себя часть города. Повсюду толкотня, шум и грязь, но воздух на удивление чист — дыхание лондонского порока смыто дождем.

Вскоре перед ним вырастает скопление старинных, обветшалых зданий такого размера, что они образуют город в городе. Как и дом, в котором поселился Грендель, более половины строений стали жертвами огня, хотя здесь запах гари давно слился с городской вонью. Несмотря на пожар, тысячи людей поселились в этих средневековых развалинах, смастерили стены из досок и оштукатуренных холстов, открыли лавки — портной, плотник, знахарь, продающий лауданум и горькие настойки. Проходя вдоль фасада одного из зданий, Томас догадывается, что находилось здесь раньше. «Вестминстерские ткани и одежда» — гордо гласит вывеска над узкой дверью. Сбоку от входа стоит еврей в меховой шляпе с обвисшими под дождем мокрыми пейсами.

В десяти ярдах от здания, где когда-то заседал парламент, обнаруживается почтовое отделение. Томасу даже не верится, что подобное учреждение вообще существует. Вход охраняет привратник в униформе и с дубинкой в руках. Томас опасается, что у него потребуют документ, но оказывается, что желающие войти должны лишь продемонстрировать свою платежеспособность. Томас протягивает горсть медяков и заходит внутрь.

За дверью — кусочек другого мира. Полы выложены плитами из полированного мрамора, потолки чистые или недавно побеленные. Джентльмены в хорошо скроенных костюмах читают газеты или стоят в очереди к почтовому клерку. Две леди тихо беседуют, их дорогие платья еще не замараны сажей. Обе прячут лица под вуалью, каждую сопровождает лакей в ливрее под широкой шинелью. Повсюду шныряют грязные мальчишки-посыльные, знающие, что им не положено тревожить благородных посетителей. Томас чувствует себя так, будто шагнул в амбар, а оказался в бальном зале. На миг он застывает на месте, не понимая, как быть, потом пожимает плечами и встает в очередь.

В ней всего четыре человека, которые ведут себя подчеркнуто благовоспитанно. Это чинное поведение поражает Томаса, как тишина после длительного крика. Никто не ворчит, не толкается, не ругается. Джентльмены в очереди — как неведомое племя, мирное и безобидное и от них не пахнет. Каждый замкнулся в скорлупе собственных намерений, отделенный от других и чистый. Томас стоит среди них, и его охватывает острое желание войти в этот мир приличных манер, мир безмятежной дисциплины, предсказуемый и безжизненный. Вдруг на его плечо кто-то кладет ладонь в перчатке, твердо, но не грубо. Это привратник, впустивший его внутрь.

— Тебе вон туда, — говорит он, превращая свое прикосновение в толчок, который направляет Томаса к другому клерку, в отдельную каморку, куда ведет дверь на другом конце главного зала. У окошка толпятся рабочие, жестикулируя, смеясь, отпуская шуточки.

Томас переходит туда, прислушивается к разговорам стоящих впереди и наблюдает за очередью из джентльменов, где царит тишина, которую привыкли соблюдать уважаемые люди. Кто из них прибыл в Лондон по делу, смело погрузившись в дебри города, чтобы проверить работу своих фабрик? Кто решил подивиться мраку греха? Некоторые из местных наверняка неплохо зарабатывают, водя приезжих по злачным местам.

— Следующий! — рявкает клерк за прилавком.

Уличный мальчишка, лет семи, влезает в очередь и начинает толкаться с человеком, стоящим у самого окошка.

Наконец очередь доходит до Томаса. Уже два человека влезли перед ним, так что пришлось защищать свое место локтями; он обменялся облачками задиристого дыма с полупьяным подмастерьем, пришедшим отправить письмо матушке. Томас просит два карандаша и пять больших листов чертежной бумаги. Клерк недоволен, но приносит товар; бумага уже потеряла первоначальную белизну. Пока его нет, Томас от нечего делать разглядывает каморку и замечает четыре объявления на стене, позади стула, на котором сидит клерк. На каждом нарисовано лицо. Чарли вышел очень похожим, только более юным и толстощеким. Ливию с опущенными глазами и в чепце просто не узнать. Сам Томас глядит зло: подбородок выпячен, брови грозно сведены. Самый странный вид у Джулиуса, чей портрет висит чуть в стороне: он испуганно смотрит из-под неровной челки. Клерк, вернувшийся с товаром, следит за взглядом Томаса, оборачивается в эту сторону и прищуривается.

— Да ладно, — бормочет он при виде немого ужаса, написанного на лице Томаса, и берет с его ладони несколько монет. — Ну, пропал, ну, ищут тебя. Награды ведь не обещано. Мне-то какое дело. — Он вручает Томасу сложенные пополам листы и отгоняет его от окошка: — Иди, иди, малец. Следующий.

Не успевает Томас прийти в себя и отступить прочь, как следующий посетитель уже нетерпеливо отталкивает его локтем.

Выскочив на улицу, Томас пробегает добрые полмили и останавливается, чтобы отдышаться. Дождь сменился моросью, но и ее хватает, чтобы купленная бумага намокла. Томас сворачивает листы, сует их под брючный ремень и продолжает стоять, весь запыхавшийся, возбужденный от своего бегства. За ним наблюдает нищий, сидящий спиной к дому. Вместо одной ноги у него торчит обрубок.