Дэн Вилета - Дым

Внезапно каменный лабиринт заканчивается и выбрасывает их в низкий туннель. Лампа Джейка находит под потолком ряд деревянных балок, исчезающих в темноте, словно железнодорожные шпалы в перевернутом мире. Но они не вступают в туннель, сворачивая влево, где узкая дверца ведет в большую квадратную комнату с двойным рядом столбов, подпирающих невысокий потолок. Ливия различает столы, скамьи, полки с провизией и инструментами, дивясь неожиданному простору. Здесь запросто могут разместиться полсотни человек, не стесняя друг друга. С одной стороны возвышается нечто, похожее на стеллаж, только глубокий и разделенный на длинные прямоугольные ящики размером с гроб. Ливия не сразу понимает, для чего они предназначены.

— А это зачем? Только не говорите, что тоже для свиданий. Любовникам многоярусные койки не подойдут. — Она неприятно удивлена собственным холодным тоном. Осуждающим. — Здесь творится что-то тайное. Что?

Джейк не отвечает, и она подходит к маленькой проволочной клетке, подвешенной к стене. Несколько вялых канареек уткнулись клювами в сетку. Под клеткой стоит короб: в нем аккуратно разложили дюжину деревянных дубинок с рукоятками, обмотанными веревкой для надежной хватки. Ливии на ум приходит статья в местной газете их графства, за подписью какого-то оксфордского профессора. Тот беспокоился за безопасность представителей правящего класса.

— Это место для собраний. Значит, вы устраиваете сходки недовольных? Кажется, у вас это называется «союз рабочих». А точнее — шайка воров.

По лицу Джейка Ливия понимает, что ее догадка верна. Он раздражен тем, что Ливия без труда раскрыла их секрет, а также ее интонацией. Подойдя к девушке, Джейк выставляет перед ее лицом ладонь и растопыривает пальцы, будто хочет задушить ее. Но рука остается на месте, только подрагивает, как веер из пяти секций.

— По отдельности их запросто переломает любой ребенок. — Он шевелит пальцами, потом сжимает их в кулак с такой силой, что белеют костяшки. — А попробуйте сломать вот это, мисс Нэйлор!

Его кулак размером со свиную рульку, черный, отбрасывает тень на ее лицо. Но Ливия не чувствует страха — только возмущение.

— Это противозаконно, то, чем вы тут занимаетесь. Это прямая дорога в тюрьму. — Опять перед ее глазами та статья, хорошо выстроенные фразы с предупреждениями в адрес тех, кто хранит покой государства и Короны. — Чего он добивается, ваш союз? Уличных бунтов? Сгоревших поместий, разграбленных амбаров, бесплатного джина для каждого мужчины, женщины и ребенка? Это же анархия! Вы оглянуться не успеете, как в стране наступит голод.

Джейк опускает кулак.

— Мы боремся за справедливую страховку, — отвечает он с неожиданным достоинством. — На случай несчастья. В прошлом месяце одного рудокопа задело лопнувшим тросом. Остался без обеих рук. Управитель не дал ему ни пенни.

Он открывает колпак лампы и задувает пламя.

— Старайтесь не зажигать ее. В этом районе бродит газ. Кроме того, скоро начнется следующая смена. Свет в руднике виден издалека, а зрение у рудокопов острое.

Мрак настолько плотен, что слова отделяются от говорящего. Джейка больше не существует. Ее тело тоже исчезло. В один миг от Ливии остается только дыхание легких и вкус языка между зубов.

— Как мы сможем тут жить? — спрашивает она. Ее голос выливается изо рта и испаряется в темноте. — Без света?

Ответ Джейка прост, как сама правда:

— Привыкнете.

Очень скоро она остается одна.

Конечно, все иначе, но ощущение именно такое — будто ее все покинули. Оставили здесь гнить.

— Следите за канарейками. Если они мертвы, значит в комнате газ. Но не волнуйтесь, все будет в порядке. Я пришлю кого-нибудь, чтобы присмотреть за Томасом. Через смену.

Так сказал мистер Мосли, уходя, и с чего ему лгать? Но когда он говорил, уже наступила темнота, его голос был бестелесным и возникал ниоткуда. Должно быть, таким же был глас Божий в день Сотворения мира. Но нет, это же богохульство. Хотя теперь понятно, почему Бог прежде всего сотворил свет. Темнота — очень одинокое место. Ливия сделала в ней не больше тысячи вдохов, а уже знает это.

Конечно, она не в одиночестве. Есть Томас, которого, как она слышала, уложили на одну из коек. И есть Чарли, всего в пяти шагах. Рана снова открылась, объявляет он, хлопоча над Томасом, что-то бормоча себе под нос, пытаясь остановить кровь в кромешной темноте. Ливия изо всех сил старается не заговорить с Чарли, чтобы не мешать ему. Вот почему она ждет, слушает и тонет во тьме.

Чувство пространства полностью потеряно. Себя Ливия ощущает только по дыханию и спазмам в желудке. Внешняя оболочка растворилась, ее можно восстановить, только проведя ладонью по руке, лицу, шее и (конфузливо) по груди и дальше по платью, до самого подола, прикоснувшись к бокам, коленям, икрам. Только так она может вернуть себя из небытия и сохранить собственный образ, составив его из сотен ощущений.

Она прикусывает губу и смакует реальность плоти и боли.

Мимо скользит время, двигаясь через тьму неслышными шагами. Когда зрение бездействует, остальные чувства обостряются и заполняют пустоту истинным или ложным смыслом. Порой Ливии кажется, что в комнате есть другие люди: они молча бродят вокруг нее, задевают ее одежду, строят гримасы перед ее невидящими глазами. Звуки тянутся к ней со всех сторон, и единственный источник их — темнота. Может, это стонет Томас, а может, бормочет что-то Чарли. Или любовники обнимаются в соседней пещере. Или где-то далеко кричит рудокоп, обожженный при возгорании газа. Или канарейки, медленно задыхаясь, царапают хрупкими когтями по полу клетки.

А они наверняка задыхаются, поскольку воздуха здесь, внизу, нет вообще: только холод, только свинцовая тяжесть, которая давит на нее вместе с камнем, ведь сверху сотни, сотни ярдов камня, удерживаемого лишь трухлявыми столбами — спичками, подставленными под гигантскую могильную плиту. Ливия вздрагивает от озноба, ругает себя за страх, заставляет себя подняться и изучить окружающее пространство. Ногам она не доверяет — опускается на пол, ощупывает его голыми руками, чтобы удостовериться в его наличии. На четвереньках, как животное, она ползает по комнате, находит стену, полку, жестянку с тем, что может быть едой. Песочное печенье, овсяные оладьи, сухари? Пальцы в темноте ведут себя совсем бестолково и не способны распознать текстуру, а нос не может понять, что это за запах. Ливия отламывает кусок — очень сухой, он крошится и падает на пол. И тогда она начинает плакать, беззвучно глотая всхлипы. Все равно никто не увидит. И однако, Чарли находит ее. Вот она одна, безутешно рыдает, на ладони крошки, спина в холодном поту, а в следующий миг в ухе звучит голос Чарли.