Дэн Вилета - Дым

— Вы несовершеннолетний! Вам рано это знать.

— Через месяц мне исполняется девятнадцать, и я — единственный наследник деда. В последнее время он совсем плох, что-то с животом. До весны недотянет. Думаю, вы довольно скоро увидите меня во главе рода.

Наступает пауза; Ренфрю что-то бормочет — неслышно для Чарли, тихо и грозно. Джулис, напротив, громогласен в своем высокомерии:

— По-моему, вы все неправильно понимаете, мастер Ренфрю. Я здесь не школьник, которому вы можете приказывать. Мне нужно знать, что сказал вам Купер; что он видел. И куда отправился.

Кстати, я же не познакомил вас с Нотт. Правда, красавица? Боюсь только, сейчас она не в настроении. Не ела со вчерашнего вечера. Смотрите, как принюхивается. Нотт чует след Купера, не зря я ее натаскивал. О, похоже, и от вас воняет этим мальчишкой. Стойте смирно, а то мало ли что может случиться.

Эй, мастер Ренфрю, что это с вами? Выглядите вы нелучшим образом, как будто иссохли. Да не переживайте из-за своей сорочки — подумаешь, немножко слюней, мы же тут все друзья, отстирать будет легко. А нюх у нее отменный. Готов поспорить: она может учуять, что вы ели на обед, прямо сквозь кожу и кишки. И что же это было — мясной пирог? Нет, что-то поскромнее. Овсянка? Боже, до чего я ненавижу вас, скромников.

Купер, мастер Ренфрю, Чарли Купер. Что он вам говорил и кому говорили об этом вы? Предупреждаю вас. В последние дни я сам не свой. Видите, у меня появилось второе лицо. Клянусь, когда я подходил к вашему коттеджу, то не мог вспомнить, надел маску или нет!

Понимаете, мастер Ренфрю, сейчас я как будто стою на пороге. Уже не тот, что был, но еще не стал другим. Передо мной распахнулась дверь — в пустоту, в пропасть. Сначала я испугался, но потом стал заглядывать через край, пытался что-то разглядеть. И что за ужасы, что за чудеса поджидают меня в глубине!

И все равно мне страшно, мастер Ренфрю. Я боюсь того, что меня ждет. Помогите же мне. Помогите остаться собой. Хотя бы на час, на день. Это может оказаться единственным добрым поступком в вашей жизни, в которой пока не было ничего, кроме постных душеспасительных бесед.

Чарли лежит, привязанный к кровати, и слушает речи Джулиуса. Кажется, что их разговор происходит прямо здесь, в темноте, в ярде от него: здесь — здоровая туша собаки, которая прижалась мордой к жилету учителя и пускает слюни в карман; там — староста, который сначала развалился в кресле, потом подскочил и, чтобы унять свое странное возбуждение, стал метаться по комнате, от камина до двери и обратно. Накладывая на эту сцену недавние события, Чарли снова видит высокую, угловатую фигуру учителя, который склоняется над ним и вливает в него соленую воду.

Поговори со мной.

Помоги мне.

Почему ты мне не доверяешь?

Отверстие в трубке пропускает с каждым вздохом совсем мало воздуха — столько помещается в крошечный пузырек. Чарли лежит во мраке и тяжело дышит носом.

В комнате что-то меняется. Стало так темно, что можно различить только окно, дверь и слабые просветы в полу, и тем не менее благодаря обострению всех чувств Чарли замечает перемену до того, как видит девочку у своей кровати. Элинор. Единственное в ней, что имеет цвет, — это глаз, правый, в котором отражается ночное мерцание окна, подсвеченное зеленым зрачком. Она смотрит не на Чарли, а куда-то вдаль. До него доходит, что девочка тоже слушает, пытается понять, что происходит там, внизу. Через мгновение Элинор берет Чарли за руку. Все очень естественно: она просто наклоняется вперед и нащупывает его ладонь на одеяле. Из-за кожаного ремня Чарли может лишь сжать ее пальцы своими. Девочка никак не реагирует.

Опять голос снизу затягивает их в омут своих чар, но теперь он звучит мягче, странно балансируя между обвинениями и уговорами. Кажется, будто это два человека говорят в унисон, со схожим тембром голоса, но в разном настроении.

— Я знаю, что вы думаете, мастер Ренфрю. «Этого не может быть». Или: «Я доложу своим друзьям в Новом Вестминстере. Мы отдадим его под суд». Ваши мысли легко прочесть! Неделю вы потратите на дебаты о либерализме. А потом набросите мне на шею петлю. С веским на то основанием и, естественно, с сожалением. Вы, наверное, даже не задымите. А знаете ли вы, мастер Ренфрю, сколько бессонных ночей я провел в школьной спальне, гадая, как же заставить вас дымить?

Но говорите же, мастер Ренфрю, говорите, умоляю вас. Если вы будете упорствовать в молчании, мне придется надеть эту маску. Вот тогда мы оба задымим. Вы этого хотите? Вы, мой Иуда, мой Гефсиманский сад? О, теперь я люблю метафоры. Это дым во мне говорит образами. Смотрите, как вы насупились! Сами-то небось ни одной хорошей метафоры за всю жизнь не придумали.

Пожалуйста, мастер Ренфрю! Не нужно стесняться. Я — ваш муж, вы — моя жена. Этой ночью между нами не должно быть секретов. Поведайте о Чарли Купере. Поведайте о том, что он вам говорил. Откройте мне свои мечты и страхи. Прошу, мастер Ренфрю, поведайте!

Поведайте, или я предам огню наши души.

Девочку охватывает дрожь. Сначала Чарли чувствует это пальцами, потом видит, как сотрясается вся темная тень, нависающая над ним. Одновременно из нее вырывается вместе с икотой дым, порциями — ик! ик! — с каждым выдохом затеняя ее зубы. И каждый раз, когда от нее отлетает облачко дыма, она высвобождает свою руку из ладони Чарли и затягивает колесико в центре корсета. Чарли не столько видит, сколько слышит это. После пяти таких поворотов Элинор чуть не падает. Так она задушит себя насмерть.

Чарли тянет ее за руку.

— Не надо, не надо, — хочет он сказать через трубку, но из отверстия вырываются не слова, а узкая, плотная струя его дыма. Через секунду он уже ничего не различает сквозь едкую пелену.

И тогда Чарли понимает, что он плачет.

— Ты должна освободить меня, — кричит он через трубку, — мы должны бежать отсюда.

А слышно только, как человек жует собственный язык.

Девочка у его кровати опять поворачивает колесо.

Она снимает с него кожаные наручники. Чарли не знает, что подвигло девочку на это, какие его действия могли склонить ее к такому решению, — но вдруг, без всякого предупреждения, с прежним видом, она наклоняется над его запястьями и расстегивает замки. Маленькие руки двигаются ловко, точно она знакома с устройством застежки. Как только Чарли срывает с головы ремень с трубкой, он обнимает девочку, притягивает к себе худое тельце с такой силой, что латунное колесо корсета впивается ему в грудь. Она все еще дымит и беззвучно плачет, безвольно повиснув в его объятиях, и плотно сжимает губы, не выпуская наружу свой грех, но дым просачивается через кожу, вытекает сквозь горло, щеки, глазные яблоки, окрашивает ее в черный цвет.