Дэн Вилета - Дым

Итак, вот где мы сейчас: в главном штабе. Я даже не являюсь постоянным сотрудником. Моя молодость миновала, я слишком стар — и толст! — чтобы гоняться за неблагонадежными гражданами. Но нас так мало, людей с опытом, а дело крайне деликатное и в то же время исключительно важное. Пришлось выложить все козыри, призвать всех, кто может быть полезен, а кто откажется взяться за то, что он умеет делать лучше других? Ради королевы и страны, во благо государства. Уверен, вы меня понимаете. Мои полномочия, вынужден вас огорчить, почти безграничны. Я могу сделать с вами буквально все, что захочу. Если задумываться над этим, становится жутко. Поэтому я предпочитаю не впускать в голову подобные мысли.

Все это толстяк сообщает мне без пауз и без всяких угроз, сложив пухлые ладони высоко на груди. Только сейчас я замечаю, что он носит нарукавники — от запястья до локтя. Почему-то эта мелочь ужасает меня. Мне кажется, что и нарукавники, и перчатки толстяка сродни фартуку, который надевает мясник перед тем, как отправиться на скотобойню.

— Мы обыскали ваше судно, капитан. По всей видимости, груз в полном порядке. Ни одна из печатей таможни не повреждена, содержимое полностью совпадает с перечнем, который вы предоставили властям. На борту находится несколько изделий, выполненных по нелегальным технологиям, но и они указаны в документации и имеют необходимые разрешения: пока эти изделия остаются на борту, у нас не может быть никаких возражений. Судовые журналы в порядке и отражают ваши предыдущие рейсы без явных нарушений. Ваш личный гроссбух ничем не примечателен, если не считать сведений об очень крупной сумме, полученной вами от банка Беренса, Роттердам. Разумеется, ваши деньги — это ваше личное дело, но, к сожалению, есть основания подозревать, что на самом деле они из Англии: их заплатила вам леди Кэтрин Нэйлор, действующая в качестве доверенного лица своего супруга, барона Арчибальда Нэйлора. А банк Беренса — всего лишь посредник. Можно возразить, что человек вправе получать деньги откуда угодно. Мы обратили внимание, что они поступили на ваш личный счет, а не на счет компании, которая владеет судном. Вы богатый человек, капитан ван Гюисманс, поздравляю вас.

На самом корабле была всего одна странность. Мои люди не сразу обнаружили ее: все прекрасно замаскировано. Уже в пути вы распорядились перестроить свою каюту. Сделано очень умно. Пропорции и внешний вид каюты остались неизменными, но за деревянными панелями устроено помещение в форме буквы «L». Полтора фута в ширину, если мои люди, выполняя этот торопливый набросок, правильно оценили соотношение сторон, и футов пять в длину. Ни один из членов экипажа, которых мы смогли найти, не знает об этом секретном помещении, капитан ван Гюисманс, даже ваш старший помощник, исполнявший роль стражника с десяти вечера до часа ночи. Вы отпустили его, как только к пирсу подкатила некая повозка. Вы, естественно, понимаете, что это секретное отделение в вашей каюте интересует нас. Что за контрабанду, во имя Господа, вы привезли в нашу страну, капитан?

Конечно, первая моя мысль — солгать. Животное, хочу я сказать, тигр. Добытый на далекой Суматре для коллекционера заморских тварей.

Но я боюсь лгать.

И не просто боюсь. Я признаю его власть надо мной. Власть не полицейского, а джентльмена. Его кожа чиста, его моральное превосходство неоспоримо.

Поэтому я спрашиваю:

— Что со мной будет?

— За контрабанду? — Он задумывается, надувает щеки и выпускает воздух с беззвучным свистом. — Формально это тяжкое преступление. Дело придется передать в суд. Вполне вероятно, что вас приговорят к повешению. Но обращаться в суд — не в наших интересах. Кто знает, что́ вы захотите поведать о нашей с вами дружеской беседе? Давайте уладим это дело, капитан. Расскажите мне, как все было, и тогда с вашей головы не упадет и волоса. Деньги останутся у вас. Само собой, в нашу страну вас теперь не пустят. Все привилегии, связанные с плаваниями, вы потеряете и Англию никогда больше не увидите. Однако это произошло бы в любом случае. На голосование вскоре поставят закон, который положит конец торговле с другими странами. Один представитель нашей аристократии, достославный граф, потерял сына в стычке с ирландцами. Он хочет, чтобы границы закрыли раз и навсегда.

Я обдумываю его предложение. Тут сыро, в этой Англии, и ничуть не красивее, чем где-нибудь еще. Скучать я по ней не стану. Тем более, как только что подчеркнул толстяк, я богатый человек. С моей стороны глупо требовать гарантий. Или интересоваться тем, какие еще варианты мне могут предложить. Это же тайная полиция. Они сделают все, что захотят.

Толстяк задает прямой вопрос:

— Что вы перевозили в секретном отделении, капитан ван Гюисманс? Учтите, я спрашиваю в последний раз.

— Дьявола, — отвечаю я. И мне становится легче. Как же давила на меня эта тайна. — Дьявола в обличье ребенка.

Я рассказываю ему почти все. О письме, которое получил с особым курьером более года назад, о встрече с агентом в Роттердаме, о переговорах с исследователем в бразильском Белене. Грубый человек, объясняю я, привыкший жить в джунглях. Я рассказываю об инструкциях, которые получал в Новом Свете по телеграфу. Эти краткие, сухие послания я читал в отсыревшем фойе дрянной гостиницы, носящей гордое название «Гранд-отель». Оказывается, я отлично помню эти записки! И повторяю их почти дословно по просьбе моего похитителя. Следуя указаниям, я приказал начать ремонт парохода, хотя этого совсем не требовалось, и поставил его в док на двадцать три дня. Отвратным местом был этот порт: матросы пили и ходили к проституткам, из-за тропической жары и влаги одежда гнила прямо на наших спинах.

Когда это наконец привезли, оно было в ящике. Крышка заколочена гвоздями и перевязана веревками, словно внутри сидит тигр. На судно его грузили ночью, но не мои матросы, а туземцы с палочками в ноздрях, которые выглядели страшно перепуганными. За всем этим чувствовалась невидимая рука: некий стратег посредством телеграмм без подписи передвигал нас по игровому полю собственного изобретения.

С этим грузом я никак не соприкасался, пока мы не прибыли в Европу. Мы освободили для груза один из трюмов, где он и оставался во время всего плавания: ящик, прикованный цепью к стене, и при нем охранник — тот самый исследователь. Он был из южноафриканских буров, говорил с чудовищным акцентом тамошних поселенцев, вечно жевал какие-то листья из тех краев. За те три недели, что мы провели в море, я видел его всего несколько раз. С каждым разом он становился все более худым, бледным, изможденным. Волнение на море было сильным, это да.

Вопрос с бумагами решился без затруднений: мешочек денег перешел из рук в руки, и мы получили все нужные печати. Новый Свет насквозь продажен. Старый тоже, только тут все гораздо дороже: приходится платить за леденцы для таможенников. Только по прибытии в Ла-Рошель я наконец увидел человека, с которым столько месяцев состоял в переписке. Я пытаюсь описать его толстому полицейскому. Худощав, чисто выбрит, с хорошими манерами. Похож на педантичного управляющего в лучшей гостинице города, говорю я. Только потом, когда он без всякой задней мысли возвращает ваши чаевые, оказывается, что это владелец.