Андрей Кречетов - Воля твоя (СИ)

Я сжал кулаки.

— Об этом тоже нашептали?

— Да, кое-кто из Комитета Крови, почувствовавший свою власть и превосходство.

— Что от меня нужно? Комитету Крови, империи? Миру?

Но Номад лишь отрешенно покачал головою, очень грустно, стараясь не смотреть мне в глаза, произнес:

— Больше ничего, дружище. Больше ничего. Ты уже сделал все, что должен был, и вскоре чета Аустиев, желавших сотворить то с твоею дочерью, перестанет существовать. Очень скоро на свет появится тот самый наследник, должный «побеждать и властвовать».

— Появится от случайной дворянки, представленной свету Комитетом.

— Да, Марек. Именно так.

— Это воля Кровавого Комитета?

— Это воля Провидения. — Покачал он головой.

А я, запрокинув голову, истерично расхохотался. Было в этом что-то такое, отчего хотелось просто разбиться головой об стену. Сумасшествие, бред, безумие! И все это, неудержимым вихрем, закрутилось вокруг меня, вовлекая в фантасмагорический танец остальных.

— Ты сумел приплести сюда Провидение! Само Провидение! — Отчаянно вскричал я, хватаясь за голову. — Какое безумие!

— Неужели все было просчитано настолько точно, настолько верно и далеко? Просчитано без меня?

— Зачем, Номад? Ответь мне, зачем?

— Так было нужно, — едва слышно проговорил он. — Прости, Марек, и попытайся понять. Здесь стоят куда более могущественные силы, чем ты можешь себе представить.

— И они тебе предложили ультиматум: втянуть в их игру меня, с возможностью присоединения к их касте вседержателей, или же сгинуть навеки. Я могу ошибаться, но общий смысл, я думаю, сумел передать, верно, Номад?

Мой товарищ мне ничего не ответил. Лишь с какой-то потаенной грустью продолжал смотреть куда-то мне над плечом.

— Надеюсь, ты понимаешь, что после всего этого мы с тобою больше не сможем быть друзьями?

— Я же просил меня понять… — Опустил он свой взгляд, вперив его в свои ладони. Словно тот вдруг стал невыносимо тяжелым.

— Я понимаю, правда понимаю, и принимаю это. Я не думаю о тебе скверно. Возможно, я не знаю всей подноготной, но на доступных обрывках просто не смею права тебя в чем-либо винить: либо тебя, либо кого-то другого — в нашем случае далекого приятеля. Выбор действительно очевиден.

Я не старался сделать ему больно, но тем не менее сделал. И мне от этого отчего-то было противно приятно. Я сидел, чувствуя на лице уродующую губы усмешку, а в душе, где-то внутри, разливалась желчь обиды и непонимания, разбавляемая лишь моим прескверным поведением по отношению… да, пожалуй, к бывшему приятелю. Тоска тяжелыми тисками сковала мне голову, виски, опасно сдавила грудь и сжала кулаки.

Ты ему доверился, словно мне и так не было горько, твердило сознание. Доверился и пошел за ним, и вот к чему он тебя в итоге привел. Где жизнь, спрашиваю я себя? Здесь и сейчас, в предательстве и одиночестве, или тогда, в прострации и небытии, откуда Номад меня больше сезона назад вытащил? Этот вопрос не дает мне спокойствия. Это важный вопрос, словно от него зависело прошлое, зависит настоящее и будет зависеть предполагаемое будущее. Это важно, очень важно, но на этот вопрос у меня просто нет ответа.

Он вытащил меня оттуда. Снова. Нашел в какой-то канаве и вытащил, поместив мою больную голову между молотом и наковальней, страшными воспоминаниями прошлого и отказом от настоящего. Заставил вспомнить все то, что я и так помнил, но всеми силами старался забыть. Память, заливаемая литрами пьянящей дури, в один миг вывалила это все наружу словно только и ждала удобного для такого случая момента. И я выдюжил, выплыл на поверхность из тех вод тащившей меня на дно мути. Осилил быстромечущийся поток, хотя должен был в нем утонуть.

Говорят, клин вышибают клином. Это верно. Также верно, как и то, что это мое бремя и только лишь мне одному его нести, как бы я ни пытался его с себя скинуть. Меня вытащили из канавы. Снова. Однако я все еще сомневаюсь, что даже в первый раз это было действительно верное решение…

— Слишком больно было это вспоминать…

— Я был должен, Марек. По другому просто никак. Это самое меньшее, что за свое предательство я мог для тебя сделать. Теперь, рассказав правду, сделал чуть больше. Однако я все еще хочу, чтобы ты кое-что увидел. Надеюсь тогда-то ты наконец поймешь меня в полной мере.

— Это она? Точно?

На входе появилась значимая фигура, оглядев сверху вниз пирующий и гомонящий народ. Активный шепоток прошелестел сквозь бальную залу подобно дуновению осеннего ветерка. И подобно же дуновению ветров, своим содержанием и сухостью произносимых в страстном лжевосхищении слов, вызвал невольные ассоциации с пожелтевшими, сухими, местами прелыми и залежалыми листьями, с неизменным сомнением обсуждающих каждый неверный шаг.

— Несомненно. Это она. Ее лица сложно не узнать.

Вздохи, должные показаться тихими и скромными, сменили шепотки. Вздохи, прозвучавшие раскатами грома после короткого сезона ветров.

— Невероятно, такая молодая.

— Ей на вид не дашь много.

— Действительно, словно подросток.

— Она выглядит на двадцать, когда со времен восстания прошло уже больше пятнадцати лет. Ей что, тогда было пятнадцать?

— Я слышал, больше. Она уже тогда не была подростком. Думаю, вы верно понимаете значение моих слов.

— Она из тех, кого годы лишь красят.

— Ах, франт!

— Вы как всегда в своем репертуаре, франт. Нет, не нужно кланяться, и руку свою я вам не дам! Облобызайте чью-нибудь еще!

— И на ней нет ни единого шрама, ни единой отметки бывалого воина! Ни единой… морщинки! Ладони юнессы и шея княжны, едва дозревшей до замужнего возраста!

— И верно, пора выдавать замуж. Уж я бы не сомневался, и даже не поскупился б на отсутствие приданого!

— Ха-ха!

Веселый, пронзительный, заразительный смех, прикрываемый батистовыми платочками, вуальками и накрахмаленными ладоньками с ярким и броским маникюром морозил в жилах кровь.

Отара Отары погонщиком погоняемая.

— Элизара Финкаскор! — Звучным тенором оповестил герольд, вдруг проснувшись от летаргического сна, будучи недвижимой слепой и глухой статуей — еще одним достоянием интерьера праздничной залы семейства Отара.

— Также известная, как Искра Нокса, Пылающее Пламя Тильзита. — Добавил Бельгемонц, хозяин празднества. Негромко, но так, чтобы это не прозвучало полушепотом. Так, чтобы это услышала даже только что вошедшая гостья, среди благоговейно замерших в молчании и предвкушении гостей.

Элизара замерла, улыбнулась одними лишь губами, неглубоко поклонилась. Шагнувший вперед Бельгемонц подал ей руку, приглашая на банкет, в полной мере втягивая в начинающееся празднество замка. Осторожно облокотившись, женщина обвела вокруг взглядом.