Андрей Кречетов - Воля твоя (СИ)

— Невероятно, такие проницательные глаза.

— Я бы сказал, что там мудрость. Много мудрости.

— Как она взглянула на Бельгемонца… Аж мурашки по коже.

— Да-а, такой момент.

— Держу пари, у него тоже внутри все перевернулось.

— Так может глядеть только прошедший через пекло человек.

— И не говорите. — Смех.

— Маршал знает, о чем говорит, мадемуазель. Я вот, например, отношусь к его словам с максимальной серьезностью.

— Думаете? — Задумчиво протянула, поглядывая при этом в сторону маршала.

— Маршал мой друг, и я знаю некоторые… аспекты его биографии.

— Ну полноте, граф. Не будем сейчас об этом.

— Нет-нет, маршал, я и не думал углубляться в подробности. С другой стороны, это ваше личное дело кому и при каких обстоятельствах доверять строчки собственной жизни, пресыщенные, скажем так, заметной остринкой.

— Остринкой, говорите? Какой же именно?

— Вы позволите?

— Извольте. Это не тайна.

— Зареченской остринкой.

— Заречье! — Пораженный вздох.

— Надеюсь, теперь вы верите словам маршала о том, что со взглядом Искры не все так просто?

— Теперь — верю! Невероятно, Заречье! Я слышала весьма распространенные слухи о Заречье, но то, что слышала — впечатляет. Даже не верится. Там действительно так было, маршал?

— Слухи, как это принято, в основном, серьезно приукрашены. Смотря какой смысл вы вкладываете под «действительно». Но надо отдать должное, даже слухами они в полноте передали творящуюся там ситуацию. Однако, — задумчиво пожевал губами, — в Ноксе все было намного хуже. Страшней, кровопролитней и жестче. И на острие всего того ужаса шла Искра и вела сжавшиеся в страхе и панике ряды за собою. Только лишь своей решимостью, твердостью, волей… И она провела их через весь Тильзит, подожгла, словно пересушенный хворост. Все сгорело, но вопреки тому, выжило. Выжило именно тому, что оказалось уничтожено и сгинуло ровно в срок, чтобы дать нормальную, настоящую жизнь. Да… Именно так.

— Лестно слышать столь высокий отзыв о своей персоне из уст столь искушенных в вопросах войны и кровопролития.

— Элизара Финкаскор. — Зардевшись, маршал поклонился чуть более низко, чем того требовали обстоятельства и правила этикета.

— Маршал Гайне Херст. — Холодно улыбнулась Искра Финкаскор. — Предупреждая ваш следующий вопрос, нет, я не намеревалась встревать в ваш разговор, но вы слишком бурно и громко обсуждали меня и мои деяния, что я против воли пожелала выявить говоривших.

— В этой зале прекрасная акустика. — Не поднимая глаз, красным как вареный рак, проговорил он.

Упомянутый маршал Гайне Херст был невысок, но кряжист, крепко сложен, широк в плечах и толсторук подобно какому-то пирату или морскому волку, отчего его ноги казались несколько коротковаты. Это же подчеркивал строго вышитый серебром дублет, отдающий военным характером и консерватизмом. Каких-либо украшений у него и в помине не было, да чувствовал он себя среди всех этих знатных и высокородных гостей безманерной свиньей в гусыном обществе.

— С кем имею честь познакомиться? — Приподняла уголки бровей Искра, обводя взглядом остальных участников сплетничающего кружка.

— Леисан Абрау. — Широко и искренне улыбнулась единственная в той компании женщина.

Длинное, на ладонь ниже колена приталенное синее платье, в которое была одета гостья, блистало многочисленными каменьями, усеявшими бархат ее одежд. Несмотря на кажущийся вызов в броскости подобранного наряда, декольте платья было закрыто вплоть до ключицы.

— У вас восточное имя.

— Я родом из Дюриссы. Знаменитые виноградничьи угодья, думаю, слышали о них? Взять чуть восточней от тех границ, и местность вполне можно считать восточной. — Широко, показав все свои передние зубы и идеальный прикус, улыбнулась Леисан. — Преподаю историю младших курсов в Нойградском университете.

— А я, позвольте представиться, — шагнул вперед мужчина в оливкового цвета жилетке поверх малинового окраса рубашке, своей пестротой и несовместимостью вызывающих слезы, — Артье Кампф. Ректор этого самого Нойградского университета.

Элизара Финкаскор коротко взглянула на странное одеяние этого человека, чтобы через мгновение отвести взгляд — мало того, что оно было вызывающе неадекватным, так еще и было рассечено крохотными черными полосами, заставляя взгляд блуждать как у умалишенного.

— Нойград, если я не ошибаюсь, это небольшой, стоящий на отшибе городишко? — Намеренно глядя ему на переносицу, произнесла она.

— Городишко? Хе-хе, интересного же вы мнения об этом месте. Что ж, можно и так назвать, но, думаю, будет более полным, и что уж там — откровенным, если его прозвать дырой. — Хмыкнул Артье Кампф. Леисан Абрау прыснула, явно соглашаясь. — Захолустье и истинное ничто в одну улицу и десяток домов.

— Как же так, ведь название его буквально гуляет у всех на устах.

— Нашими стараниями. — Расцвел Кампф. — Имя этого селения — наша заслуга и некогда построенный там университет. Который, кстати говоря, будучи крепостью и крепостью преотличнейшей, пережил и расцвет, и упадок, и уничтожение близстоящего города — Нойграда, о котором все должны были бы уже давным-давно позабыть. Но помнят ведь, помнят!

Как-то незаметно разговор из едва пробивающегося ручейка превратился в горную речушку, смело набирающую обороты на голых склонах и каменистых порогах. Уже через несколько минут Искра перестала пристально приглядываться к каждому, сиюсекундно ожидая подвоха. Леисан Абрау рассказывала о годах своей молодости, о теплых и приятных воспоминаниях будней дочки виноградаря, содержащего в своем владении поля на обоих некрутых склонах протянувшегося на много миль холма. Поразила всех редкой и недешевой маркой вина, подающегося исключительно в трактирах крупных городов и столиц, а также предложила посетить Дюриссу и те места в частности, пообещав прекрасные виды и незабываемые впечатления.

Артье Кампф говорил лишь о собственном университете, ректором которого ему довелось стать восемь лет назад, но уже за подобный недолгий срок на посту главы привнесшего в копилку университета несколько дополнительных приятных наград. Он не смолкал бы ни на минуту, повествуя о кадрах, как он сам выразился о лекторах и работниках университета, и хвастаясь их фантастическими, — грандиозными! — научными трудами, опытами и проектами. О себе же в этой стихии он говорил исключительно мало. Однако знал меру и легко угадал по лицам и настроению слушателей о необходимости передачи собственного слова.

Маршал и здесь оказался совсем немногословен. Он больше молчал, нежели рассказывал. Делился, словно просеивал каждое свое слово через трехступенчатое мелкоячеистое сито. И по итогу неполучившегося повествования, растянувшегося на полноценную историю, слово вынужденной очередности пришлось брать Искре.