Андрей Кречетов - Воля твоя (СИ)

Фирри досадливо закусил губу.

Однако все без труда могло планироваться и так, чтобы учесть возможное участие — громкое участие! — банды Нокса в эту ночь. Участие, заключенное лишь в одном — не просто отвлечении внимания стражи и стоящего гарнизоном копейщиков, но наиболее полном средоточии, акцентирования всеобщего внимания именно на них и их грандиозных поделках.

Прямо сейчас горят три района крепости. Зеленый район, район Неприступности и район Чаек. Возможно, в ближайшее время огонь перекинется на Трущобы и Ливневый. К утру все продолжит полыхать, но уже сгорит.

— И нигде нет людей! — Хлопнул кулаком о перила Фирри.

— Что? — Опешил Горм, тоже погруженный в задумчивость и вырванный оттуда внезапной вспышкой молчавшего собеседника.

— Дома пустые! Должны быть трупы, много жертв, но гореть некому!

— Как это, все внезапно пропали? Испарились? Прямо мистика какая-то…

— Скорее, спешно ретировались, — сквозь зубы прорычал главарь бандитов. — Никакой мистики. Я велел парням выбирать наименее оживленные и застроенные места для прокладки горючего и бомб, но как бы мы не мозговали, на пути обязательно попадались квартальчики из наших, соотечественников. Мы до последнего не думали, но все же решились их предупредить о грядущем представлении, чтобы те по возможности успели принять меры. Если жизнь дорога… А внутри — никого. Ни в первом, ни во втором и последующих домах! Все куда-то спешно убрались! Кто-то их предупредил вместо нас! За нас! Пустыми оказались даже дома захватчиков! Этих-то, никоим образом не должных знать о грядущем для них подарке!

— И вы все равно начали, — Горм удивленно обвел вокруг ладонью, — свой подарок?

— Был уговор. И никакие проволочки не должны были его нарушить. Даже… такие. Но теперь я вижу, что все вокруг слишком уж сильно затягивается. И по наши души, если они знают о причастных ко взрывам и поджогам, что-то не спешат укомплектованные отряды.

На это карлику нечего было ответить. Он вдруг насупился, облокотившись о перила мансарды второго этажа, взглянул вниз. Парни Фирри развлекались кто чем мог: играли в карты, тискали приволоченных откуда-то хихикающих девчонок и выпивали. Умиротворение прямо какое-то. Карлик злобно сплюнул, постаравшись ни в кого особенно не попасть.

— Неизвестность хуже всего. — Пробурчал он. — Проще, когда знаешь: то ли тебе свободно на выход из Нокса, то ли свободно на эшафот…

— Все ворота закрыты. — Откликнулся Фирри. — Даже порт перегорожен, уж не знаю, чья это заслуга.

— Ну вот, мы теперь еще и в мышеловке. Будем надеяться, что кот к нам повернется не иначе как задом. Тут-то мы и ухватим его за причиндалы, потому как если передом…

Договорить эту несомненно философскую речь ему не дали. За несколько улиц к северу к небесам поднялся истошный и такой пронзительный вопль.

— Фи-ирри-и!

Надо отдать должное Фирри как главарю, выучка у его парней оказалась отменная. Мгновенно побросав все свои дела и девок, они рванули в сторону крика. Лишь пара человек осталась на местах, положив на колени свое оружие.

Фирри, среагировавший на зов чуть ли не первым, спрыгнул на землю прямо так, с балкона, устремившись туда и словно подавая пример остальным. Стальной меч неведомым образом оказался у него в ладони. Горм, поддавшись общему чувству и ощущению внезапности, тоже было рванул вниз по лестнице, но вовремя опомнился. На улицу он спустился в своей обычной неторопливой манере.

Они вгрызлись в толпу ничего не подозревающий пикинеров, словно нож, врезаемый в подтаявшее масло. И, как всякий нож, умудрились подзавясть там, в самом центре, почувствовав все нарастающее сопротивление. Если бы здесь был Горм, он бы несомненно пофилософствовал на тему человеческого бутерброда из четырех компонентов: один, едва проглядываемый, зажатый к самой стене протяжно надрывающегося огнем здания, и два других, неравномерно, буквально рассеченных на две части совершенно чуждым этой композиции элементом. «Чечевица, безбожно разбавленная свиным соусом. Вроде и знаешь, что здесь должна быть чечевица, а чувствуешь только растекающийся по пальцам жир».

Солдаты дрогнули. Их было больше, но они, разбитые на две части, одна из которых оказалась опасно близко прижата к трещащей пламенем стене, запаниковали. Фирри уже слышал подобные своей остротой и паническим ужасом вопли, и знал, что в ближайший момент это предвещает, но, с присущей ему предосторожностью и уважением к противнику, даже и не подозревал, что бойцы регулярной армии вот так запросто могут обезуметь от страха.

Однако он был по эту сторону, не знал и не видел вдруг окруживших его, истекающих злобой и пеной диких варваров, набросившихся на копейщиков, словно на скот. С дикими, наполненными неестественной и нечеловеческой ярости они бросались и рубили, сами будто даже не чувствуя ответных ударов. Это не был бой, такой воспетый и такой прославленный мающимися от безделья трубадурами, — это была обыкновенная резня, никем не восхваляемая, и даже больше — порицаемая теми, для кого убийства, война и кровопролитие были лишь искусством, благодатной нивой для творчества и полета прогоркшей (захрясшей) от бездействия фантазии.

— А-а! Да помоги же ты мне, болван, подставь плечо! Вот так!

— А с остальными что?

Рига, обернувшись, еще некоторое время изучал израненных и беспамятных, валяющихся в неестественных позах, заговорщиков.

— Захватите Ландскена. Это Брув который, и выглядит как боров. Знаю, что потрепало его, не смотрите на раны так. Этот выкарабкается. Знаю.

— А…

— С остальными уже, к сожалению, все. — Он коснулся ребром большого пальца своего лба. — Все, идемте, пока не подоспело подкрепление. Их там было больше, много больше…

— Хей, Тили, Вили, отведите следы. Бьюк, останься пока с ними, потом разведай насчет остальных солдат. К Дому никого не подпускать!

— Они знали о готовящейся акции! — Рычал Рига, пока ему грубыми стежками сшивали бедро. Рычал, но держался, поглядывая за работой, но не пытаясь контролировать или жаловаться. Чувство, что ему было все равно, что получится, лишь бы побыстрее, чтобы можно было двигаться самому, и держалось.

— Усе будет в лучшем виде, милсдарь. Уж мы-то постараемся, осподин хороший, — бормотал себе под нос Дубохват, но никто его особенно не слушай — главное, что не раздражал.

— Знали, и дали поджечь почти половину города? Да к будущему вечеру от района Чаек и трущоб останутся лишь одни тлеющие головни! — В сердцах выкрикнул Фирри, которому крепость Нокс была самым настоящим домом.

— И, несмотря на это, они посчитали подобное средство, сродни уничтожения внушительной части города — вынужденной мерой для достижения своих целей.