Ардмир Мари - Некромант-самоучка, или форменное безобразие

— Нет.

— Ты не в форме.

— Нет.

— К тому же голоден, взъерошен и устал, — продолжила она, словно бы не слыша.

— Нет, я сказал! Заткнись…

— И даже Севой-я не позволишь позвать, чтобы он тебь-бя переместил? — И не дождавшись ответа, заявила: — Нет, так нет. Ну, и ладно! Сам ползи оставшуюсь-ся сотню метров.

И нежить исчезла, а метаморф с опозданием понял, к чему она вела.

— Кука, — позвал он, уже ни на что не надеясь и мысленно решая, на каком окне проспит до начала занятий. Как вдруг услышал шепоток у второго уха.

— А назови мень-ня симпать-тяшкой, и я вернусь.

— Я-я… — привалился плечом к стене и застыл.

— Дя-я-я-я! — протянула лопоухая ехидина. — И ты в таком состоянии хотел еще куда-то идти? Недальновидно, хозь-зяин, совсем.

— Духа, — оборвал ее Герберт, — позови.

— Легко! Но при одном условии: когда мень-ня на обед позовут, пойдем вместе. — И по-деловому: — Вижу, ничего сказать уже не можешь. Будем считать, что это было дя. — И как завопит: — Сево-о-о-о-ой!

Минуты не прошло, как многоликий провалился в приемную декана. И не куда-нибудь, а на одно не совсем свободное кресло. Несколько мгновений он был стопроцентно уверен в том, что спит и комната, освещенная луной, ему мерещится. Бруг и Равэсс, как солдаты на посту, стоят у двери, ведущей в коридор, горец и Сули застыли у входа в кабинет декана, словно защитники на страже собственности академии. Впереди из угла в угол ходит Сумеречная, а в центре, в кресле он, Гер. И тут явно что-то не то происходит.

— Так… побить не могу, — призналась девчонка и обернулась к парням, — рука не поднимется. Не настаивайте. А пощечины, — продолжила она так, словно бы отвечала на ранее предложенное, — давать не за что. К проклятьям у него иммунитет, к ругани тоже… И не смотрите с укором, это не мною проверено, а отцом.

Высочество хмыкнул, и Сумеречная кивнула.

— Да-да, за свои проделки он нагоняи получал не только от меня, но еще и от папы. А впрочем. — Она поскребла нахмуренный лоб и задумалась на мгновение. — После пары нравоучений главы нашей семьи он уже научился под горячую руку не попадать. А я оскорбления на нем не практиковала никогда. Так что… это будет если не шоком, то в новинку!

Хлопнув в ладоши, она развернулась к креслу и, целясь пальцем в Гера, заявила:

— Ты тупое ничтожество! Маленькая серая гадость! С бараньим упрямством, хозяйскими замашками и непомерным самомнением.

Услышав ее обличительную речь, метаморф улыбнулся и голову подпер кулаком. Сколько нового он узнал о себе. Хотя нет, вернее сказать, сколько всего забытого вспомнил. Когда он был мал и абсолютно некрепок, Даррей и Макфарр частенько позволяли себе грубость. Вначале физическую, пока он не научился давать сдачи… с процентами, а затем и словесную. Правда, и в этом они мастерами были недолго, Герберт в моральных издевках также преуспел. Кое-что приятно даже мысленно воссоздать, поражение кузенов и собственный безграничный триумф…

Из в приятных сердцу видений его вырвали звенящие злостью слова безобразия:

— … тупоголовый бабник и доморощенный фетишист!

С первым утверждением спорить трудно — были памятные времена, когда Гер бесшабашно влюблялся в девчонок Со вторым же он и в мыслях соглашаться не спешил, пусть и хранил до сих пор множество женских вещичек с тех радужных времен.

— Вообразивший себя невесть кем, — все больше распалялась Сумеречная, — и это при том, что живешь на отшибе и поглощаешь объедки с хозяйского стола!

А вот это заявление царапнуло нехило, и почему-то не только душу, но и по спине. Он никогда не считал себя обиженным на судьбу и не просил имущих о помощи, но осознание собственной несостоятельности его временами все еще бесило.

— Ты это мне?! — Вопрос был риторическим. Кому еще? Если она, пусть и зажмурившись, но указывает на кресло, из которого метаморф так и не поднялся…

Девчонка не ответила, а остальные даже не заметили его, Герберта Дао-дво, лучшего кадета академии, лучшего разведчика на всем потоке, лучшего в чем бы то ни было, везде. Злость поднялась вопреки опустевшему резерву, а вместе с ней и сила. Присутствуй здесь Тагаш или отец, они бы аплодировали стоя, но только не эти зрители…

И, словно бы отвечая на его вопрос, Сумеречная звонко заявила:

— Утрись, безродный заморыш! Ты никто и ничто.

Руки многоликого непроизвольно сжались в кулаки, в голове потемнело, а в спину словно бы впились мелкие когти и клыки.

— Ты рожден в усладу другим! — вещало человеческое безобразие, явно не ценящее собственную жизнь. — И умрешь по той же причине — на радость другим, из-за чужой прихоти.

— Плевать, — процедил многоликий. К этому его, как и других, морально готовили в разведке не раз и не два.

— Ты ничего и никогда не добьешься! Сгниешь в небытии, оставив хладный труп на погребение. И никто не вспомнит о тебе.

Повисла тишина, мрачная и звенящая. Он еле сдерживался, чтобы этой человечке шею не свернуть, а она распахнула зажмуренные до сих пор глаза и вопросила:

— Гирби, ты слышишь ме… — В следующее мгновение ее брови поползли вверх, а рот приоткрылся. Натурально отобразив удивление, она протянула: — Ге-е-е-рберт? — Затем с ужасом глянула на кресло и вопросила: — А какого ляда ты тут сидишь? Где лемур? Ты сел на него? Ты… Милостивый боже, ты раздавил моего питомца! Ты… завалил эксперимент. — И с едва сдерживаемой злостью: — Немедленно вставай!

— Убью!

Он поднялся, да так, что зараза, возомнившая себя судьей, оказалась за шею пришпиленной к стенке. Правда, первоначально многоликому пришлось порвать полог, но какая это мелочь в сравнении с пусть и слабым, но все же чувством отмщения. Как оказалось, центр комнаты от остального пространства до сих пор отделяла магическая преграда, искажающая звук и свет, а значит, почти непроницаемая для стоящих по ту сторону. Что ж, если поведение остальных полог и оправдывал, то слова поганки — никак.

И в эти сладкие мгновения ничто не могло отвлечь Герберта от ошарашенного выражения на лице так называемой невесты; ни слова смертников, ни шипящее предупреждение декана, ни обещание Сули убить и нарезать на куски, если он не отпустит девчонку. И он бы долго наслаждался мнимым триумфом, не шепни эта гадость всего три слова:

— Наконец-то он рассвирепел!

Все было бы понятнее, не смотри она Геру через плечо.

— Что? — вопросил он, рыча.

— Тихо! — шикнула нетерпеливо. — Продолжай держать меня у стены. — И словно бы сама себе: — Милостивый боже, кто ж знал, что его разозлить можешь только ты.

— Кого? — Метаморф решил обернуться, но малявка ему не позволила. За подбородок ухватила и хрипит, все так же не поднимая на многоликого глаз:

— Можешь нагрубить, позволяю. Можешь порычать, только не молчи. И вот еще… синяков не наставь. Как целитель, я сама себя лечить не умею.