Воронье Гнездо

— Они вообще настоящие? — хмуро пробормотал Гамфри.

— Да, Яка, попробуй одно! — подхватил Амедей.

— Чего это вы? Не станут же они нас травить, елки–палки.

— Ну не знаю, не знаю… Славик–то уже откинулся, — Амедей с наигранной грустью мотал головой.

— Так яблок–то тогда еще не было… — Яков выглядел озадаченно.

— Кто знает, дружище, кто знает.

Яков зычно рассмеялся, и послал Медика ко всем чертям.

— Что там со Славой, кстати? — оживился Гамфри.

— Я думал, тебе плевать на всех, — Амедей любопытно развернулся к спросившему.

— Еще бы, блять, было не плевать. Он же один из нас, и у него, очевидно, болячка какая–то, значит и у нас может быть. Щас начнется пиздец какой–нибудь, типа эпидемии, а мы даже не готовы, — Гамфри перешел на шепот, — и планы ваши по пизде пойдут.

— Да уже пошли, — вздохнул Яков.

— Не у нас, прошу заметить. Я, короче, проведаю врача нашего. Он ведь в лазарете?

— Ты хотел сказать, проведаешь Славу? — ехидно заметил Амедей. — Сердце Ледяного Принца таки удалось растопить избранному. Прекрасно.

— Ты, блять, вообще кто такой?

— Я твой сын.

Молчание повисло между Амедеем и Гамфри. Яков, налюбовавшись мизансценой, в которой они застыли, прокрутил болт в носу и прекратил это тихое безобразие:

— Глядите, ребят, как умею! — он схватил двумя ладонями яблоко, уперся большими подушечками в ямку, остальные пальцы протянул на другой конец фрукта и разломал его на две части.

— Задницу себе так разорви, умелец, — сказал Амедей.

Гамфри просто стал ковыряться в подносе.

— О, гляди, Медик, — Яков указал на долговязого Вилли, который разговаривал с поварихой Людвигом, — у тебя конкуренты.

— Что? Хочешь сказать, мне Людвиг нравится?

— Ой, юродивый, хорош вилять, уже все знают.

— Про Людвига и Вилли?

— Че еще скажешь? — Яков надкусил яблоко и уперся в стол, с любопытством смотря на собеседника.

— Да ладно, быть не может!

— Одна больша семья, дружок. Одна большая. Здорово ты его подставил.

— Ага, очень, сука, смешно.

— Да? Странно, вроде время шуток закончилось.

У других же заключенных время шуток было в самом разгаре. Они стояли у "прилавка" за Вилли и делали вид, что шлепают его по заднице, силясь сдержать хохот.

— Бог ты мой… — сказал Амедей, с открытым ртом наблюдая эту картину.

— Неуважение, всюду неуважение, просто ад какой–то, — Яков продолжал наслаждаться яблоком.

Его собеседник встал и направился к тем шкодным парням, сам же Яков следил за ним. Амедей толкнул одного из них, принялся кричать на него. В ответ те, словно петухи накинулись на него втроем, на что Вилли обратил внимание, но, обернувшись, вмешиваться не стал.

— Балбес, — сказал Яков, положил яблоко и направился на помощь другу, — Гамфри, посторожи яблоко.

— Да как нехуй.

Оставшийся за столом завороженно смотрел на мордобой. Глядя, как вылетают зубы и брызжет кровь, он облизывал губы и вообще выглядел так, будто находится на грани оргазма. Осознав нелепость своего образа, он тряхнул головой и вернулся к трапезе, будто ничего и не просиходило.

В конце концов, драка закончилась, на минутку, без вмешательства охраны. Если не считать вмешательством увлеченное наблюдение и заключение споров по поводу исхода битвы с последующими денежными ставками.

Невредимый Яков вернулся к столу, за ним, потирая ребра, приплелся Амедей. С поля боя до них доносились слабые крики поверженных о жестоком возмездии.

— А ты, глиномесище, все–таки правильно поступил, — сказал Яков, усаживаясь, — головы у тебя хоть и нет, а вот доблести хватает. Хотя я бы так это не назвал, нет, этот термин слишком… Доблестный. Нужно что–то не такое яркое.

— Честь, — предложил Гамфри.

— Да, пожалуй, так и скажу. Чудесный, волшебный термин, много раз опошленный словом "честно". Как давно, Медик, ты употреблял слово "честно", не говоря при этом лжи?

— Никогда… Ох, по–моему у меня ребро сломано…

— Херня! Я на заводе когда работал, парня на вал намотало, руку ему переломало, так он на следующий день уже ведра носил. И ты поправишься.

— Что это за брехня? — возмутился Амедей. — Ты че, правда думаешь, что кто–то поверит в эту дикую историю?

— В этом–то и проблема всего современного антропоса. Скептицизм. На нем далеко не уехать.

— Да? — вклинился Гамфри. — А на мой взгляд порой лучше никуда не ехать, чем газануть и въебаться в глубоченную яму с дерьмом, из которой потом если кто и выберется, так это души умерших.

— И что, по–твоему, мы сейчас в яме с дерьмом? Сейчас мы живем не в пещерах только потому что побороли скептический страх. Мать твою, да ты же бывший маг, как ты вообще можешь быть скептиком?

— Дело не в магии, а в камнях, о которые я за жизнь успел нихреново так споткнуться. Посмотри правде в глаза — последствия ошибок, причиной которых была нехватка скептицизма, почти всегда становятся роковыми. Мы с тобой гнием в этой блядской тюрьме потому что нам не хватило ума понять, что чего–то делать не стоило — мы витали в облаках и нам не хватало скептицизма отказаться от предприятия. Не хватило того, что составляет краеугольный камень мудрости.

— Иди ты. Это палка о двух концах, дружище. И один конец плотно так упирается тебе в задницу, а называется он "Цивилизация". Одно слово против всех твоих аргументов. А вообще — все хорошо, если в меру. Не стоит быть шибко категоричным в таких вопросах. И где мое долбанное яблоко?

— Понятия не имею, — на лице Гамфри блеснула ухмылка.

— От шакалы! Просил же присмотреть!

— Ну нет, с этой жертвой мастектомии я больше ничего общего иметь не хочу! — татуированный диагност шел по тюремному лазарету, говоря со своим другом–хирургом.

— Черт, почему тебе важно только внешнее? Ну, нет груди и нет, что ж такого… Зато вы друг другу идеально подходите: мало того, что у вас одни взгляды на жизнь, так она еще и вытянет тебя из бесконечных твоих депрессий, поможет тебя раскрыть как человека!

— Я уже свое сказал.

— Нет, ты просто придумываешь нелепые отговорки. Зачем все усложнять?

— Затем, что мне не нужны отношения.

— Ну уж нет, Сева, я вижу, что тебе их не хватает. Да все видят.

— Херово они видят, дружище. Да даже есди б мне и нужны были отношения, то я искал бы себе нормальную бабу, а не то, что ты предлагаешь.

— У тебя безмерно закосневшие представления об отношениях.

— А у тебя на душе тяжелейший грех — сводничество.

— Что такое "грех"?

— Неважно, — они подошли к койке, на которой спал Слава, — чего это с ним?

— Повалился без чувств ни с того, ни с сего, таков и был где–то с час, медбрат говорит, что даже пульс не прощупывался.

— Он хоть дышал? А то еще овощ попадется с отмершим мозгом.