Сергей Шуба - Поиски мира

Мы выехали на рассвете. Эта мерзавка дразнила меня, задирала подол, показывала язык, и я спросил её, зачем она делает. Не только это, но вообще. Она была красивой и легко могла окрутить богатого простофилю. А она сказала: «От судьбы не убежишь». И посмеялась, когда я хотел возразить. К вечеру мы наткнулись на виноделов, что спешили в Аггех со всей округи, чтобы успеть заключить договор подряда и поставлять своё пойло войскам, а они признали её. Она наследила по всей феме, эта девчонка. Кого-то даже обмазала дерьмом, правду говорю.

Так что меня и слушать не стали, а когда я попытался воспротивиться, просто стащили с коня.

Я видел, как её привязывают к дереву у дороги, а она поёт песенки. Потом положили хворост, который смогли быстро собрать – он доставал ей до груди. Те, кто ехал или шел мимо, останавливались поглазеть.

Она попросила хлебнуть самого лучшего вина на дорожку, и, когда один из купцов поднёс ей, отпила, сплюнула, нашла меня глазами в толпе и сказала: «Прощай, солдатик!»

Они подожгли хворост. Стояла сухая погода, и солнце садилось. Меня отпустили. Я протолкался к своему коню, достал лук и пробил ей сердце.

Я не хотел, чтобы она мучилась.

Потом я вернулся в лагерь и рассказал об этом Гнакону. Он помолчал и в точности повторил её слова: от судьбы не уйдёшь.

Потому я и пребываю с ним. Он понимает то, что мы хотим. Он понимает нас.

«Верность не покупается и не продаётся, – подумала Алвириан, смотря, как Сарим пошел сменить на посту своего человека. – Надо будет расспросить сегевела о Гнаконе».

Тахиос постепенно выздоравливал. По настоянию цеха пекарей, маркграф своим указом перевёл его в городской лазарет и юношу дважды посещал капитан стражи. Сирота прикинулся, что не знает языка. Он никому не верил. И очень удивился, увидев на пороге палаты Кискейлта. Тот стоял в своём дорожном плаще и, сощурившись, пытался высмотреть кого-то среди больных, рядами лежащих на грубых кроватях. Что-то толкнуло Тахиоса поднять руку.

– Друг! Как я рад тебя видеть! – обрадовался горец, подходя к нему.

Сирота криво усмехнулся.

– Да, – по-своему истолковал его улыбку Кискейлт. – Если ты будешь и дальше разрешать дырявить себя всем кому не лень, то и до тридцати не доживешь.

– А ты разве не должен быть у сира Домарда?

– Сир Домард – минестериал, маркграф даст ему другого оруженосца, я же теперь свободный лучник, просто состою в его отряде.

– Так он здесь?

– Да, мы вернулись. Ты теперь важная шишка – сам Каннер Илонский заинтересовался, кто ты, откуда прибыл и как замешан в похищении герцога.

– Никак, ты же сам знаешь. Я в это время сидел с тобой у дознавателя.

– Вот в этом-то и загвоздка, – совершенно не к месту подмигнул Кискейлт. – Да, ты сидел, но зачем потом сбежал вместе со мной? И зачем на тебя напали потом эти скоты? Тут явно что-то нечисто. Но я окажу тебе услугу.

– Да? – насторожился Тахиос.

Горец оглядел ряды больных, которые с любопытством прислушивались к их разговору. Почти все они были горожане.

– Ты можешь ходить? На улице солнце.

– Врач разрешил мне недолго…

– Отлично, пойдём. Я помогу тебе.

Они вышли в широкий холл, освещаемый узкими полосами света, льющимся из узких стрельчатых окон, прорубленных под потолком, потом на крыльцо и Тахиос широко раскрытыми глазами посмотрел на ярко сияющее солнце и лужи во дворе. Свежий воздух был слаще самого дорогого вина, которое он когда-либо пил.

– Так ты ни разу ещё выходил, – догадался горец, наблюдая за сиротой. – А на улице уже весна, представь себе. Сядем вон там, под вязом.

Они устроились на деревянной скамье, которая прогрелась от солнца, и Тахиос закрыл глаза и вытянул ноги, наслаждаясь погодой.

– Скажи, что слышно в ваших краях? Со мной никто не говорил в больнице.

Сколько я провалялся?

– Что ж, – наморщил лоб Кискейлт, пытаясь подсчитать, – с того времени как мы бежали из Мриэрмеля, прошло чуть более двух недель, вернее семнадцать дней. Близится весна, как видишь…

– Семнадцать дней? Никого не нашли?

– Нет, насколько я слышал. Ты последний свидетель этой истории – или не свидетель, – поправился горец, видя реакцию Тахиоса. – Более того, сейчас многим не до тебя, потому что мы готовим войска – пришли вести, что Анриак напал на Бенорт – там даже сражения уже были.

– Что? Как вы узнали?

Лучник махнул рукой в сторону башен Мриэрмеля, как бы говоря: друг мой, вести приходят к сильным мира сего своими путями.

– А… Чернокнижник? – понизив голос, решился задать вопрос юноша.

– Он отбыл. Паэн надёжно прикрывает своего брата и поручает ему задания на стороне, пока шум не успокоится.

– Почему маркграф терпит такое? – прямо спросил Тахиос. – Когда я лежал в палате, многие обсуждали случай со мной, думая, что я не понимаю их языка, и многие осуждают младшего брата этого казначея…

– А так же боятся, – перебил сироту Кискейлт. – Сам же Каннер мирится с таким положением вещей, потому что Паэн Лёкхед ведает денежными делами марки вот уже десятый год, и делает это столь успешно, что многие вопросы – например, торговля с Гейцмундом и обеспечение замков, просто не решаются без него. Маркграф утратил своё влияние, и, боюсь, скоро утратит и власть.

Они помолчали, наблюдая, как по голубому небу бегут легкие белые облака.

Тень одного из них пала Тахиосу на лицо, и он вспомнил Камесину.

– Тахиос! Ты меня слышишь?

– Что ты говорил? – очнулся от своих грустных мыслей сирота.

– Я говорю, что, наверное, смогу помочь тебе.

– Да? И как же? Покажешь меня Мальму, чтобы он подтвердил, что я ничего не делал?

– Думаю, дознаватель знает о тебе, – серьёзно сказал Кискейлт и по его тону сирота понял, что шутки кончились. – Он навестит тебя, чтобы разбередить твои раны, и у него есть власть перевести тебя в замок, потому что цех пекарей заинтересован не в тебе, а в том, чтобы свершилось правосудие.

Тебе надо бежать, Тахиос.

Юноша пощупал рану в боку, которая на самом деле беспокоила его гораздо меньше, чем он показывал на осмотрах.

– Сколько ты сможешь держаться в седле?

– Не знаю.

– У тебя есть максимум дня два, потом суматоха в Мриэрмеле уляжется, и вновь вспомнят о тебе. Мы всё ещё будем здесь, и, я думаю, сир Домард согласится вывезти тебя.

– Согласится?

– Он дал тебе пропуск, и ты не обманул его доверие. Я рассказал ему, как ты попал в беду, и он поверил мне. Возможно, он навестит тебя, чтобы поговорить лично, но он поможет, если ты будешь честен. А ещё тебе надо знать, куда ты помчишься в первую очередь – мы не сможем дать тебе убежище.

– Я понимаю, – медленно сказал Тахиос. – Спасибо…

Ночью он лежал без сна. Был ли в этом какой-то смысл теперь? В побеге? Сирота не боялся Мальма, не боялся суда от городского совета или разбора дела людьми цеха пекарей. Но оставался Фрольд, который мог извратить его душу, и Тахиос это сознавал. Кискейлт даст мне кинжал, он не откажет. Я просто довершу дело подручных чудовища. Уйду, но свободным. Потянуло сквозняком от окна, несмотря на плотно закрытые и занавешенные войлоком ставни. Кто-то из больных завозился, натягивая на себя одеяло. Тахиосу представилась Камесина, и она скорбно качала головой. Разве для этого я спасла тебя? – словно спрашивала она. Разве затем я пожертвовала своей душой? Нет, признал Тахиос. Мой долг велик перед тобой и никогда не будет оплачен. Но мне не у кого спросить совета, потому что кругом чужие люди. Тогда надейся только на себя, был ему ответ. Ведь ты же хочешь быть свободным. Ты должен быть живым и свободным. И юноша принялся думать.