Александр Золотая Грива.

— Чья работа?

— Моя. От начала до конца, — ответил Алекша.

— Неплохо, — повертел он блестящее лезвие, — неплохо. И кузнец тебя хвалит. Кстати, где он?

— В корчму пошёл, чего-то там с друзьями отмечает.

— Ага. Ну, лады… как придёт, скажешь, чтоб цепь-то с тебя снял. Хватит уже.

— Спасибо, боярин, — поклонился Алекша, — только чего кузнеца-то ждать, я и сам могу.

Не спеша намотал цепь на левую руку, дёрнул. Толстый кованый гвоздь длиной с ладонь выскочил из дубового брёвна, как его кувалдой с другой стороны вышибли. Затем взялся за железный ошейник, одна рука подалась вверх, другая вниз — ошейник переломился, как куриная нога.

— Железо плохое, перекалённое, — зашвырнул цепь в угол.

Боярин только крякнул. Выходит на улицу. Холодный весенний воздух пополам с запахом свежего свиного навоза заполнил боярскую грудь, вырвался на волю грозным рёвом:

— Панас, чёртов свинопас, ко мне-ё!!!

Загремело, громко хлопнула дверь. С пристройки, будто кипятком ошпаренный, вылетает плотный такой, почти круглый, мужик. Полотняная рубаха пузырём, волосы дыбом во всё стороны, одна нога в валенке, другая босая.

— Здеся!!! — выпалил он, тараща глаза.

— Ты, Панасушка, хорошо ли за свинюшками моими смотришь, а?

— Как за родными детушками, боярин! — клянётся мужик.

— Ага, ага… разбойник полонённый, что в кузне — он ведь на твоих харчах живёт, да? — до того раздобрел, что цепи рвёт движением плеча.

— Кушаньем его не обижаю, боярин, как приказывали.

— Ну так вот, Панас, — гремит глас боярский, — я сейчас пойду на хряка своего любимого посмотрю и ежели он, хряк мой, не будет таким же здоровым, как лиходей полонённый, — боярин перевёл дух, — то ты, Панас, сам за хряка будешь, покудова всё свиноматки не опоросятся!!! — по-медвежьи ревёт Кремень.

Стихли раскаты грома боярского голоса и в наступившей тишине притихшие дворовые услыхали, как коротко взвыла жёнка свинаря.

Ручьи талой воды незаметно унесли март, уже апрель тихо исчезал вместе с последним снегом. Однажды утром, когда ленивое солнце только наполовину выползло из дальнего леса и нехотя разбросало худые жёлтые руки лучей во всё стороны, произошло пустяковое, на первый взгляд, событие, но именно оно в корне изменило всю дальнейшую жизнь Алекши. На вечер пятого дня недели весь Киёв ходил мыться. Бани начинали топить с утра. По улицам медленно растекался берёзовый дым, он проникал во всё щели, затаивался в углах, на чердаках и подвалах. Воздух так переполнялся этим запахом, что, когда исчезал, людям казалось, что чего-то не хватает. Некоторые так и топили печи берёзовыми поленьями круглый год. Странно, но Алекша не любил горячую баню. Вечером он спокойно ложился спать, рано вставал и шёл в остывшую баню мыться. Так было и сегодня. Усталый, умиротворённый вышел из тесной бани. В крестьянских полотняных портках, в обрезных валенках на босу ногу и по пояс раздетый. В каждой руке держал по большой дубовой шайке. Как-то бесконечным зимним вечером, от скуки, смастерил и теперь всегда ходил с ними в баню. Шайки получились тяжёлыми, корявыми, ну, бочки с ушами, но зато сделано своими руками и Алекша втайне очень гордился своей «бочкотарой».

Холодный воздух маленькими морозными коготками радостно вцепился в распаренное тело, стал грызть, кусать, вроде как стая маленьких игривых щенков решила поиграть с человеком. Алекша расправил плечи, вытянул руки в стороны, медленно поднял вверх. Дубовые шайки изо всех сил потянули вниз, мышцы вздулись буграми по всему телу. Алекша напряг мускулы и тяжёлые шайки словно подбросило в светлеющее нёбо. Алекша потянулся, по-волчьи подвывая … кто-то вдруг громко охнул. Медленно опустил руки, обернулся — налево, в открытом окне боярская дочь. Васильковые глаза смотрят, не мигая, ротик полуоткрылся и сама боярышня неподвижностью стала похожа на восковую фигуру. Из-за голого плеча по-скоморошечьи выглядывает круглое лицо девки прислужницы — рот до ушей, подмигивает сразу обоими глазами, пальцами показывает такое, что Алекша сразу ощутил утреннюю свежесть.Тут боярышня опомнилась, со всей силы сунула локтем девку в пузо, захлопнула окошко.

Кто что видел и как доложил, неизвестно, только в полдень между Кремнём и его женой состоялся разговор. Боярин только присел на резную лавку в горнице, как туда ворвалась жена. Боярыня, сама будучи древнего рода, важностью и дородностью не обладала, была малорослой, но подвижной и скорой в делах и мыслях. Великанского росту Кремень влюбился в крошечную красавицу сразу, любил до сих пор и потому всегда слушался беспрекословно. Но годы берут своё. И сейчас, едва распахнулась дверь и боярского слуха достиг скорый перестук каблучков, Кремень поморщился. По топоту благоверной определил, что настроение у неё очень плохое. Вслед за дробью сапожек боярыни слышатся странные шлёпки, словно боярыня гуся на поводке ведёт. Кремень скосил глаза — его маленькая жена тащит за собой зарёванную дворовую девку, прислужницу дочки.

— Вот! — тонким голоском выкрикнула боярыня, — слушай! Говори, чума … — и больно ущипнула служанку.

Дебелая девка щипка даже не заметила. Утёрлась подолом сарафана, вдохнула полную грудь воздуха и забубнила. Уже через минуту Кремню показалось, что по горнице летает огромный, непрерывно жужжащий шмель. Глаза стали закрываться, отяжелевшая голова склонилась на грудь. Из полудрёмы вывел визгливый крик:

— Да что ты за отец такой! Тебе на всё наплевать, даже на собственную дочь!

Кремень вздрогнул.

— Да не сплю я, не сплю … гм … задумался.

— Пошла прочь, дура! — боярыня звонко хлопнула маленькой ладошкой по толстой харе девки. Служанка торопливо развернулась, шлёпающие шаги стихли за дверью.

— Ну что?

— Так ни чего ж не было! — удивился Кремень, — зачем шумела?

Тоненький голосок боярыни сорвался на писк:

— Ни-и-и было!!! А голым из бани выходить — это что? Это как!?

— Да не голым, в портках он был, — отмахнулся Кремень, — и в баню пошёл спозаранку. Ты лучше узнай, чего наша дура с самого сранья у окошка торчит.

— Я узнаю, я всё узнаю! Твоя дочь влюбилась в злыдня и лиходея — с тебя как с гуся вода! — затопала маленькими ножками боярыня.

Кремень недовольно завозился на лавке.

— Да не лиходей он. Ну, был в шайке разбойничьей, да. Но ведь никто ж не видал, разбойничал или нет. И в полон он сдался, не противился, иначе жив бы не был. Ведёт себя тихо, не балует, исполняет всё, что ни скажу. А по нашей правде такой человек разбойником не считается и казнить его не за что.

Боярыня, севшая было рядом на лавку, вскочила. Карие глаза пожелтели, засверкали. Застрекотала, как сердитая белка.

— Как же тихо, когда двое соседских девок с животами ходят, да и наши, смотрю, тоже что-то толстеть начали!