Екатерина Боброва - Шанталь, или Корона против

Мне было десять, когда обида выгнала из дома, заставила примкнуть к цирку, притвориться сиротой. Не знаю, почему мне поверили, мама говорила, я в отца пошла и дар убеждения у меня в крови. Возможно.

Но сейчас я чувствовала себя, точно отхлестанная этой самой правдой по щекам — так они горели. Хорошо, что он ушел, и хорошо, что закрыл дверь, потому как я бы не сдержалась, а сомневаюсь, что пацану понравились бы объятия зареванной девицы. Такие, как он, ценят монету и кусок хлеба, а не жалость.

Я прекрасно помнила, что он — вор, человек тени закона, и что пытался украсть дневник. Но жалость видела перед собой ребенка, не желая прислушиваться к доводам разума.

Я подошла к подносу, оценила завтрак. Хм, неплохо. Поджаренный хлеб, два яйца, булочка, стакан молока, сливки и мисочка клубники, а еще чашечка кофе. У-у-у, мое искушение! Накрыла чашку блюдцем, чтобы не соблазняться. Не хочу рисковать, вдруг туда что-то подсыпали. Взяла клубнику, сливки — мне достаточно, чтобы поесть, а остальное скормлю воришке, а то тощий — смотреть больно.

Косой медленно, точно к его ногам привязали по гире, поднимался на кухню. Вопрос девицы неожиданно всколыхнул упрятанную глубоко-глубоко в сердце боль. Он потер левую часть груди, поморщился. И ведь запретил себе думать, ан нет, рыжая влезла, раскопала, а теперь ноет. Как будто он мог поступить иначе? Как будто рано сдался и не стал искать приличного места? Как будто хотел становиться вором?

Прав был Краб, когда говорил, что все проблемы от женщин. Лучше бы он еще столько же промаялся на углу, чем говорил с рыжей.

Смок встретил его с ножом в руках, фартук на его фигуре смотрелся, как на корове боевой доспех, но смеяться над парнем никто и не думал, потому как Смок сразу предупредил, что следующим над трупом смеяться будет он. Да и нравится человеку готовить между убийствами, пусть готовит.

— Что так долго? — едва заметно дернул он бровью при виде унылой физиономии Косого. Ответа ждать не стал, указав на стол, где дымилась в сковородке яичница и лежал большой кусок хлеба: — Иди ешь.

Косого уговаривать было не нужно, он сразу повеселел, направился к столу, но был остановлен:

— Руки!

— Смок, так мыл уже, когда поднос брал, даже два раза.

— И третий помоешь, — сказал наемник, пинком под зад придавая направление пацану в сторону умывальника. От пинка Косой увернулся, наловчился за свою жизнь и не от таких уворачиваться, но руки мыть пошел. От Смока станется и без завтрака оставить.

В кухне кроме них было еще двое. Наставник Гвоздь и наемник, такой же светловолосый, как и Смок, только чуть ниже ростом. Звали его смешно — Лопата. Ладони у него, и правда, были здоровенными и широкими, как лопата, но в голубых глазах стыла смерть, так что Косой старался поменьше болтать в присутствии этих двоих.

— Держи, — Лопата достал из кармана штанов монету, катнул ее Гвоздю. — Как догадался, что девка не побежит? Я уж настроился потискать красавицу за бока. Неужто недорослика испугалась?

— Не испугалась, а затаилась, — поправил его Гвоздь, — девка не дура, поняла, что мы ее ждать будем, вот и дергаться не стала.

Лопата недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал, оставшись при своем: все девки — дуры, только одни красивые, а другие — нет.

Я успела съесть клубнику, потом и булочку. Выпила молоко. В подробностях изучила стены комнаты, потолок, стараясь не смотреть в сторону стула, где живым укором совести лежал дневник. Передумала много, успев восхититься собственной храбростью и впасть в уныние от собственной глупости, а за мной так никто и не приходил. Обед тоже не несли, то ли было рано, то ли решили поморить голодом.

Наконец в скважине провернулся ключ, я подобралась, села на кровати с идеально прямой спиной, расправила платье. Первым в комнату заглянул стул, следом светловолосый парень, несший его, потом мужчина средних лет в приличном костюме. Последним зашел молодой человек, нервно пригладил торчащие вихры волос и остановился около стены. Я отметила, что дверь прикрыли, а значит в коридоре остался кто-то еще. Затем все мое внимание сосредоточилось на главном из троих: дэршане. Светловолосый здоровяк и слишком молодой для роли главаря человек на эту роль не годились, оставался третий.

— Шанталь Ковенберх, — поприветствовал мужчина, занимая принесенный ему стул. Меня знали. Несмотря на все игры с чужими именами, меня здесь знали, а я еще тешила себя надеждой, что мое похищение случайно. Шли за дневником, а прихватили девицу…

— Дарьета ВанКовенберх, — поправила его. Пусть у себя во Фракании отменяют титулы, называют друг друга по именам, точно родственники, я не считаю это уместным, ведь когда знакомишься с человеком, обращение скажет многое. А что скажет имя? Лишь намекнет на воспитание родителей, его давших.

— Хорошо, дарьета, — по губам мужчины скользнула змеиная улыбка, да и сам он был какой-то склизко-невыразительный, со светлыми, почти белыми глазами, тонкими волосами и холодным, я передернула плечами от побежавшей по спине изморози, взглядом. И взгляд этот говорил честнее всяких слов.

Дэршан, он не представился, но костюм и печатка на пальце говорили о многом, минут пять опутывал меня ласковыми речами, интересуясь все ли устраивает, был ли вкусен завтрак и не нужно ли что-нибудь еще. Рассказал, что он — друг моего жениха, и ему приятно познакомиться со мной, что он просит прощения за доставленное неудобство, но в городе неспокойно, а в данном пансионе настоящий рассадник ворья, и нужно было тайно вывезти меня оттуда. Я слушала, кивала, улыбалась так, что под конец скулы свело от напряжения. Мне подарили ложь. Красивую ложь, в которой нет невесты-воровки, нет дневника с кодами от военного шифра, нет побега, а есть недоразумение. Мне позволили эту ложь принять, чтобы сохранить репутацию. А взамен?

— Драгоценнейшая Шанталь, — проворковала эта змея. Говорил он с акцентом, напирая на шипящие, отчего сходство с гадом лишь усиливалось, — у меня к вам одна маленькая просьба. Знаете, такой пустяк. Ваш жених попросил кое-что уточнить в его записях, пока он задерживается в дороге. Не могли бы вы открыть мне дневник.

И мы все дружно посмотрели на стул, где лежала черная книжица.

А взамен — предательство. Страх и возмущение вскипели в крови, и я напрочь забыла о манерах.

— Почему именно я? — воскликнула, принявшись отползать на другой конец кровати.

— Дорогая, — прошипел дэршан, теряя терпение, — нам потребуется лишь полчаса, а потом вы встретитесь с женихом и забудете все, как страшный сон.

Ничего я не забуду, ведь дневник снова прилипнет пиявкой. И кто сказал, что я хочу встречаться с женихом?

— Вам надо — вы и открывайте.

От моего ответа лицо мужчины перекосило — время добрых разговоров прошло, но мне было все равно. Коснуться дневника я могла только через мой труп.