Екатерина Боброва - Шанталь, или Корона против

— И что же не отправил? Решил воспользоваться положением? Или место в камерах закончилось?

И вот в кого я такая дура? — думала, глядя в перекошенное от ярости лицо жениха. Императорский родовой нос вытянулся, губы сжались в суровую линию приговора, а кожа на щеках побелела от едва сдерживаемого гнева.

— Решил дать тебе шанс, но вижу, твое упрямство перевешивает здравый смысл.

Он все же отпустил, встряхнув напоследок в надежде, что мозги встанут на место. Не встали.

— А твое? Зачем тебе такая, как я?

— Потому что я — дэршан и не меняю своих решений. Запомни это, девочка. Ты выйдешь за меня, невзирая на упрямство! Я не опозорю род разрывом помолвки. Но если, — он приблизился, нависнув надо мной, и от мрачной решимости, горящей в его глазах, мне стало не по себе, — ты захочешь сбежать или расскажешь о шантаже дяде, клянусь, я добьюсь ареста твоего отца, а имущество уйдет короне. Поняла?

Горечь кофе — ненавижу этот запах. Ненавижу Леона и себя… К бездне честность. Надо было поддаться, сыграть хорошую девочку, приручить чудовище, а не объявлять ему войну.

— Я не убегу, — выдавила сквозь подступившие слезы, — но обещаю превратить твою жизнь в бездну, если женишься на мне.

— Посмотрим, — он улыбнулся, вот только глаза остались холодными, — уже предвкушаю твои ласки, дорогая.

Я задохнулась от ярости, дернулась от его прикосновения — пальцы обожгли кожу щеки, но возмутиться не успела, Леон обошел меня, открыл дверь и уже на пороге произнес ровно так, словно о недопитом кофе речь:

— Не советую откровенничать с дядей, он не поможет. Только хуже сделаешь.

Ногти больно впились в кожу ладоней, а губы выдохнули закрывшейся двери:

— Посмотрим!

— Не то чтобы я была против замужества. Мне семнадцать, через три года стану считаться подзадержавшейся в девках, а года через два пополню ряды бесперспективных старых дев.

Я вздохнула, проверила, не высохло ли полотенце, лежащее на лбу парня, разгладила складку на его одеяле. Утомительное это занятие — быть сиделкой, но чувство вины еще более утомительный груз для совести, а потому я уже час сидела около кровати воришки.

Что случилось в доме после моего бегства и почему мальчик оказался зверски избит, мне так и не сказали. Леон отделался общими словами, смысл которых сводился к одному: я столько всего натворила, что сейчас моя задача: сидеть тихо, слушаться старших и ни во что не вмешиваться.

От очередного выяснения отношений нас отвлек пришедший на завтрак дядя. Хмуро оглядел мое покрасневшее от досады лицо, крепко стиснувшего зубы Леона — мне показалось, я слышу зубовный скрежет — и предложил заняться более интересным делом, а именно поесть, тем более что булочки, которые он купил по дороге, остывают.

Поздний завтрак был скуп на приличную еду — пересоленная яичница, подгорелый хлеб, крупно порезанный сыр, а от вида клубники, политой сливками, меня затошнило. Подозреваю, с этой ягодой у нас нелюбовь на всю оставшуюся жизнь. Я ограничилась кофе с булочками, а вот мужчины ели так, словно завтрак им готовил повар императорского двора, а не бандитского вида слуга.

От повисшего за столом напряжения скисло молоко в молочнике, и я с удовольствием полюбовалась на перекошенное недовольством лицо жениха, обнаружившего хлопья вместо молока у себя в чашке с кофе. Слабое утешение для того, кого считают маленькой и глупой.

Мужчины старательно делали вид, что все в порядке. А мне хотелось спросить, успеем ли мы закончить завтрак до нападения на дом или нас оставят голодными? Но я сдерживалась. Желают играть в игру под названием: «У взрослых все под контролем», пусть играют. Когда дядя останется один, попрошу у него револьвер, отобранный людьми Леона — почему-то мужчины свято верят, что оружие в руках женщины сродни концу света. Но дядя-то в курсе, что стреляю я отменно — сам учил. Правда, стреляю по мишеням, а вот хватит ли решимости выстрелить в живого человека? Задумалась. А между тем задумчивую меня попытались выставить из столовой.

— Шанти, не хочешь ли ты… — дядя запнулся, бессонная ночь плохо сказывалась на его умственных способностях, и он никак не мог придумать, чем же таким выманить меня из комнаты.

— Проведать нашего гостя, — пришел ему на помощь Леон, — парню здорово досталось, и присмотр ему не помешает.

Навестить воришку я действительно собиралась, поэтому кротко кивнула, пожелала приятного аппетита, вышла за дверь, неплотно прикрыв ее за собой. Отшагала до поворота коридора и на цыпочках, сдерживая дыхание, вернулась обратно.

— … давно. С некоторых контактов пришлось пыль стряхивать, — голос дяди звучал устало. Пауза и тихое: — Вас заказали, Леон.

— Уверены?

— Думаешь, в Харце есть еще одна рыжеволосая дарьета из Роланской империи, путешествующая в компании с темноволосым дэршаном примерно лет двадцати пяти?

— Заказ принят?

— Сам как думаешь? Платят двести золотом за живых и сто за мертвых. Есть указание, что…

Дверь резко распахнулась, я едва успела отпрянуть.

— До-р-р-рогая!

Ноги сами развернулись в сторону лестницы.

— Племянница!

Я чудом не перешла на бег, но шаг ускорила. Завернула за угол, выдохнула, положила руку на грудь, успокаивая зашедшееся сердце. Теперь я понимаю, почему сдало сердце у нашего бывшего градоправителя, которого столичный ревизор обвинил во взятках.

Значит, заказ. Заказать можно платье портнихе или перчатки из каталога в магазине, но я никогда не слышала, чтобы заказывали людей. Однако кто-то готов заплатить за меня с Леоном по сто золотых, чтобы нас доставили, точно ботинки из обувной лавки.

Двести за живых и сто за мертвых.

Ладони вспотели, я торопливо вытерла их о платье. Стало неуютно. Еще и коридор пуст и тих. Прекрасная обстановка, чтобы вообразить десяток головорезов, притаившихся за окном и жаждущих получить свои золотые. Для местных сумма приличная. Впрочем, в бордель меня за семьдесят продавали. Дорожаю.

За семнадцать лет я не завела ни одного серьезного врага, который желал бы мне смерти или платил за нее. А сейчас хватило нескольких дней в чужом городе, чтобы стать «заказом».

Вспомнились холодные глаза дэршана, допрашивающего меня в подвале, всплыли в памяти лица дядиных знакомых в борделе, я вновь ощутила на своем теле жадные руки продавшего меня фраканца. И стало совсем неуютно — хоть иди и униженно просись обратно в столовую.

Воришку разместили на первом этаже в скромной комнатке, окном выходящей на задний двор. Выглядел он ужасно — кожа сине-желтого цвета, один глаз заплыл, губы разбиты. Лекарь над ним поработал — дыхание у мальчишки было ровным и спокойным, но на сведение синяков тратиться не стал — само пройдет.