Гарет Ханрахан - Святой из тени [litres]

– Я тебе никогда не служил!

Коготь Пеш погладил его щеку, его подбородок.

– Все войны – мои. Все войны священны. Мои соперники будут расчленены, я съем их сердца и воздвигну свое знамя на руинах их храмов. Ты до сих пор бредешь в моей тени Эскалинда и будешь бродить вовек. Не я ли вызволила тебя из тенет моего брата, когда ты святотатствовал, сбитый с пути коварной ложью? Не ищешь ли ты отмщения?

Лес рассыпался. Он снова на крыше, но вместо Гвердона перед ним раскинулся Старый Хайт. Город охватил пожар. Над половиной крепостей великих Домов развевалось знамя Эревешичей. Коронный дворец стоял в осаде, пирамида Бюро выпотрошена, все их дела и папки горят. Он увидел голову Даэринта на колу для предателей, увидел, как Дома стекаются на его зов, когда он обвинил Корону в измене древнему уложению.

– Нет, – произнес он в третий раз.

– Простите, сэр. – Из чердачного оконца позади Тереванта выползал Йорас. Сквозь прорехи его мундира было видно, как тяжело покалечен неусыпный воин. Тело его заканчивалось на грудной клетке. Левая рука оторвана. Череп расколот трещиной. Оставшейся рукой он подтолкнул вперед меч Эревешичей.

– Да это же чудо, – сказал Теревант истерично надломленным голосом. На Божьей войне не бывает совпадений, только столкновения противоречивых судеб, что вершат безумные боги.

– Это вам.

Теревант поднимает меч.

И Пеш снова хохочет.

Карильон боролась изо всех сил, чтобы удержать на плаву каменный корабль.

На пару мгновений порыв ветра проделал брешь в завесе пара, открывая ближний берег Чуткого. У полосы прибоя стоял мужчина и смотрел на них. Она узнала в нем того деятеля от промлибов, который приходил в Новый город вместе с Эладорой и Барсеткой – но это не мог быть он. Тот умер, люди Синтера его застрелили.

Шпион поднял руку, благословляя напутственным жестом.

Кари тут же почувствовала прилив сил. Муторное и уже знакомое ощущение – по Кризису, когда прислужники Черных Железных Богов посвящали ей своих жертв – тот же стремительный напор в венах, тот же озноб. Крыс тоже это учуял.

Прямо сейчас ей не до выяснений природы подарка. Она приняла силу, направляя ее в камень. Вывих, излом – и кусок «Великой Отповеди» вырван из корпуса.

Работа пошла скорее, ее руки сновали, как у пряхи, укладывая из конца в конец нити чудесной Шпатовой плоти. Носовая палуба «Отповеди» смахивала на один дом в Мойке, попавший под Помойное Чудо – маслянистый металл перемежался с мерцающим камнем.

Запускной механизм с подвешенной последней бомбой поднимался из моря, вода ручьями хлестала из кожуха. Наконец его водрузили на носу каменного корабля.

Последняя дыра в корпусе заделана. Незримый ветер вновь надул паруса, и корабль накоротке развернулся. Они проскочили назад сквозь шипучую кислоту. Крыс взял на руки ее измученное тело, укрывая от обжигающих брызг.

Каменный парусник казался таким же истрепанным и разбитым, как она себя чувствовала. Они ускорялись на север, против отлива – мимо Колокольной Скалы, мимо острова Сорокопутов, нагоняя кроваво-пенный след Пеш. Город наплывал со стороны горизонта, две длинных косы по сторонам гавани принимали корабль в свои объятия.

Крыс поднес ее к пусковой установке. Пара упырей трудилась над починкой машинной части. С собой у них был мешок запчастей, набранных в какой-то алхимической литейной. Механизм запуска сравнительно прост, а точно нацеливать боеприпас им, в общем-то, и не нужно. По сути это лишь заряд разбавленного флогистона, достаточно большой, чтобы швырнуть безобразную боеголовку в воздух.

Перед ней на стальной опоре висит божья бомба. Ее поверхность выщерблена, иссечена, расчерчена уродливыми швами там, где алхимики скрепляли куски бомбы сваркой. Это орудие было воссоздано из обломков колокола Башни Закона.

Вот он, тот самый колокол. Тот, что ее отыскал – распознал и пробудил. Что рассыпал и собрал ее заново.

Когда она приложила ладонь к мокрому, грубому металлу, то услышала божий вопль. Бессловесный истошный визг в бесконечной петле вселенского отвращения и ненависти. Неутолимый голод занебесного падальщика, пожиравшего самого себя. Заключенный в бомбе бог поедал себя снова и снова, как немыслимый маятник, миллиард раз в секунду. Но боги не могут умереть.

«Страдай, – подумала Кари. – Заслужил, мразь».

Она едва не жалела, что им предстоит прервать его пытку.

«Старший Эревешич».

Теревант по праву принял свой меч. Стоя на крыше посреди Мойки, сомкнул на рукояти ладонь.

В угодьях Эревешичей он шел, пока не добрался до особняка. В доме предков шумно – там почтенные умершие родичи. У порога стояла бабушка и подзывала, маша рукой. Рядом его ждал Ольтик.

На крыше Теревант взвился в прыжке. Сверкающая сила меча пронизала его. Скорость и мощь – он даже не подозревал, что такое бывает. Тысяча Эревешичей обозревали схватку его глазами, выбирали подходящий миг для удара. Тысяча Эревешичей наделили его своим мастерством клинка, подкрепили его душу своими. Он вертелся и скакал, порхая по городу, как блоха, меч в его руке – пылающий факел.

– Я должен знать, – промолвил Теревант, обращаясь к брату, – что произошло? – Стоило ему спросить, как воспоминания Ольтика сделались его. Вкус виски во рту. Он стоит в кабинете, в хайитянском посольстве, надевает старые боевые доспехи, пьяно гордясь, что они до сих пор налезают. Празднует свое поражение. Клич ликования войска, когда Ольтик при Эскалинде захватил ишмирский флагман, смешивался с ликованьем толпы на Фестивале. Он кладет меч на стол и отходит, чтобы натянуть кольчужную рубашку.

И вот тогда они на него нападают. Безымянные посольские писцы, тусклолицые человечки, на которых он и внимания никогда не обращал. Люди Даэринта, в руках ножи. А со двора, сияя черепом в лунном свете, врывается Эдорик Вант. Верный и исполнительный за гранью смерти, он здесь, чтобы выполнить положенное Хайту по тайному уговору.

Ольтик отбивается от них. Пересиливает полдюжины человек, уворачивается проворнее мертвых. Если он доберется до меча на столе, то получит полную мощь Эревешичей и с легкостью разгромит их всех. Он бросается через комнату, пальцы тянутся к рукояти. Почти соприкасаются с ней.

Но не совсем. Он так и не увидел, кто его убил, не узнал, кому из дюжины нападавших повезло – кому досталась слава.

– Я проиграл, – сказал Ольтик, неспособный стереть из голоса удивление. – Прежде я никогда не проигрывал. Все, что я намечал сперва в уме – я совершал наяву. В каждом бою побеждал. Пока не приехал в Гвердон.

Взор смещается. Убийцы пропали, остались только Теревант с Ольтиком в кабинете. Ольтик сидит в кресле у огонька.