Розанна Браун - Песнь призраков и руин [litres]

Что же касается Огня, ну… остается надеяться, что ей не придется стоять рядом с ним слишком долго.

Пока Амината возилась с Кариниными драгоценностями и украшениями для прически, беспрестанно бубня себя под нос, что головные ободки, мол, давно вышли из моды, та внимательно рассматривала наряд, разложенный для нее служанкой на кровати. Солнцестоя ради придворные портные превзошли самих себя. Ткань под пальцами девушки ощущалась легкой, как воздух, а бисерную подкладку, очевидно, пришлось подшивать иголкой вдвое тоньше обычной – здесь требовался самый наметанный и требовательный глаз.

И все-таки данное произведение швейного искусства ей не подходило.

– Амината, ты подала не то платье. Не то, на котором я сама остановилась, помнишь?

Для фестиваля Карина подбирала себе только костюмы различных оттенков желтого – в знак верности своему Божественному покровителю Сантрофи и всей Сигизии Ветра.

А это платье было совершенно белым – чуть ли не прозрачным. Белый считался цветом Великой Матери – в белые пеленки заворачивали при рождении младенцев, в белые саваны обряжали дорогих усопших перед путешествием в мир иной. За исключением Дозорных, лишь султанша (независимо от ее Сигизии) могла носить белое в официальном качестве – тем самым подчеркивалась ее особая связь с повелительницей всех богов.

Амината прикусила губу и медленно пояснила:

– Совет выразил мнение, что вам лучше носить во время Солнцестоя туалеты вашей матушки, поскольку по традиции хотя бы один член царствующего дома должен присутствовать на нем в белом. Вы не волнуйтесь, это платье я уже подогнала по размеру, а остальными займусь ночью, когда вернемся во дворец.

Карина подняла платье к глазам. Перевела взгляд на озабоченное лицо Аминаты. Затем обратно.

Внезапно эта мелочь оказалась последней каплей. Не душераздирающая смертельная усталость, не боль в висках и даже не бесконечно вспыхивающий в памяти звук, с которым тело Пустельги упало на землю. А вот этот простой образ – Амината тщательно перешивает платья, рассчитанные на фигуру Карининой матери, чтобы наряд лучше сидел на принцессе, – окончательно выбил оставшуюся без матери Карину из колеи.

– Убирайся, – прошептала Карина.

Слух ее словно заволокло пленкой «белого шума».

– Что?

– Я сказала: пошла вон!

Обыкновенно в подобных случаях Амината сопротивлялась, спорила, не подчинялась, но сейчас тон Карины был так непреклонен, в нем прозвучала такая явная угроза, что служанка пулей вылетела из шатра, где они находились, – не говоря ни слова, не оглядываясь. И хорошо сделала: миг спустя Карина уже просто вопила – нечленораздельно, во весь голос, навзрыд. Она голыми руками рвала платье на лоскуты и втаптывала их в пыль под ногами. Украшения – все до единого – также полетели на землю, и владелице дела не было до того, что некоторые из них при этом разлетелись на бусины. Вся она целиком, всем своим существом в этот момент превратилась в сгусток ярости и горя, в выпущенную стрелу, летевшую без цели. Рана после гибели Баба и Ханане так никогда и не зажила в сердце Карины. Теперь, когда погибла мама, из раны этой будто вытекли остатки крови, и внутри все пересохло от скорби, безбрежной, словно океан. Вот так просто: текла кровь, текла и истекла, оставив за собой лишь груз – более тяжкий, чем способен выдержать человек.

Великие небеса, какой во всем этом смысл – в Церемонии Открытия, в Солнцестое, даже в обновлении Преграды, – какой смысл теперь, когда мамы нет и она ничего не увидит? Выходит, все остальные станут радоваться, развлекаться, получать удовольствие, и только она, Карина, только ее семейство должно жертвовать собой ради их общей защиты, причем никто об этом даже не узнает!

Каким-то краешком сознания девушка уловила: в шатер вошел Фарид. Он сделал робкую попытку обнять Карину, но она его оттолкнула. Как смел этот человек заставить ее проснуться сегодня – в тот день, когда ее мать не проснулась? Как вообще он сам смеет жить, дышать?

Может, ну ее, эту Преграду, пусть себе падет, а с Зираном – будь что будет? В конце концов, она не «заказывала» своего рождения в роду Алахари. Никогда не хотела провести всю жизнь за этими стенами. И вообще, если город погибнет, сожалеть принцесса станет только об одном – что не она сама, обернувшись карающей бурей, смела его с лица земли.

– Карина! Посмотрите на меня.

Фарид обхватил ладонями лицо девушки и ласково, но решительно повернул его к себе. И вдруг, в единый миг, гнев ее улетучился – как рукой сняло. Осталось только какое-то смутное оцепенение, в котором она удивленно уставилась на плоды своей вспышки: шкатулки из-под драгоценностей, разбросанные по полу, табурет с только что отломанной ножкой… Случайных свидетелей стража у входа в шатер, оттирая в сторону, заверяла: с принцессой все хорошо, она в полном порядке.

Уставилась и на разодранный наряд.

На место оцепенения пришел стыд, а затем пожаловало смятение.

– Фарид, я… – неуверенно начала она, но управляющий остановил ее сочувственной улыбкой.

– Совсем нет времени. – Он на мгновение прижал губы к ее волосам и торопливо вышел, на ходу бросив кому-то распоряжение принести Карине новое платье.

Горничные кинулись устранять последствия минувшего урагана, а принцесса тяжело осела на колени. В глазах жгло.

Боль в груди никуда не исчезла, она выла и бушевала там, постепенно отливаясь в убеждение: нет, она не сдюжит. Не осилит.

Не сможет править. Не найдет в себе сил посвятить всю оставшуюся жизнь Зирану. О чем говорить, если она не в состоянии и пяти минут прожить без острой жажды разорвать весь мир в клочья.

Вот только выбора не оставалось: на роль царицы, кроме нее, не годился никто – в прямом смысле никто. Карина – последняя из Алахари. Скрыться, бежать – тоже не вариант, и не только потому, что ей физически не выбраться за пределы города, а потому, что такая попытка окончится кризисом наследования власти и Зиран погрузится в кровавый хаос.

Ей нельзя быть султаншей. И не быть султаншей нельзя. Две эти непримиримые истины кружили хороводом в ее голове, и как девушка ни пыталась, выхода из трагического противоречия не находилось.

Карина потянулась к футляру с удом, – может, хоть привычные звуки музыки принесут успокоение, – и внезапно нащупала « Книгу усопших, дорогих сердцу» . Девушка достала фолиант и провела рукой по символам, вытисненным на обложке. На слове «усопших» ее пальцы застыли. В голове тут же вспыхнули воспоминания о вчерашнем дне, и принцесса лихорадочно зашуршала страницами в поисках главы, на которую наткнулась еще при выходе из «Танцующего Тюленя».

«… Обряд Воскрешения есть метод самый священный и передовой. Проводится лишь в то время, когда комета Мейрат наблюдается в небе …»