Розанна Браун - Песнь призраков и руин [litres]

Над потрясенным стадионом воцарилась тишина. Кровь, пот и песок застилали глаза Карины, но она заставила себя расправить плечи и гордо предстать перед всеми этими тысячами глаз во всей красе.

Потом принцесса жезлом указала в сторону ложи Совета:

– Насколько можно судить, Великая визирша слегка переоценила «бремя» возложенных на меня «многочисленных иных обязанностей»! – прокричала она, превозмогая боль, которой каждое слово отзывалось внутри нее.

В ответ после краткой паузы донеслось одинокое «браво», тут же потонувшее во всеобщем реве трибун. И скоро со всех концов Зирана все, от мала до велика, от несмышленых младенцев до дряхлых стариков, громогласно приветствовали принцессу-триумфатора.

Не Пустельгу.

Не Ханане.

Ее, и именно ее.

Карина подхватила с арены вторую половину переломленного жезла Деделе и воздела высоко над головой – словно воин, вернувшийся из боя с победой. И под все усиливающийся рев толпы купалась, купалась, купалась в лучах заслуженного успеха, наслаждалась и наслаждалась ошеломленными минами членов Совета…

Испокон веков Алахари правили Зираном. Он принадлежит им. Так было и так будет, пока бьется сердце Карины.

Тот, кто захочет отнять у нее город, скоро узнает, что у дочери славной Пустельги выросли собственные когти.

Она была в его руках.

Малик почти час провел наедине с принцессой Кариной. Достаточно было руку протянуть, чтоб к ней прикоснуться. Да он и прикасался , несколько раз, пока зашивал платье!

Великая Мать буквально на серебряном блюдечке преподнесла ему шанс расправиться с проклятой девицей, а он упустил его, сам того не заметив.

И вот теперь вместе с «товарищами» – другими победителями – он стоит под одной из трибун стадиона и как завороженный, сам еще не в силах осознать только что произошедшее, смотрит на Карину, с ног до головы залитую кровью.

– Она всегда была такой? В смысле – когда вы… встречались? – прошептал Малик минуте на десятой непрекращающегося шума оваций.

– Да нет, не совсем… – В голосе Тунде звучал даже какой-то трепет, а взгляд его не отрывался от знакомой фигуры.

В народе Карина обычно считалась этакой вялой изнеженной ленивицей, но этот образ явно противоречил тому, что предстал Малику минувшей ночью – образу смелой спасительницы незнакомых юношей от облавы, к тому же готовой рискнуть жизнью, чтобы в зародыше погасить уличные беспорядки.

А оба эти образа, в свою очередь, противоречили третьему – грозной воительнице, которая покидает арену, оставляя за собой следы крови, своей и поверженной неприятельницы.

Однако противнее всего было то, что Малик больше не мог воспринимать Карину как просто цель, мишень без души и мыслей. Теперь он знал, что она не умеет шить. Страдает с детства ужасными головными болями. Что смех у нее – как легкий ветерок жарким днем. Что загадки разгадывать – совсем не умеет.

Она стала для него человеком. Набраться смелости и уничтожить абстрактную идею – и то сложно. Убить живую личность казалось невозможным.

Через некоторое время принцесса вернулась на арену в новых, чистых одеждах – «боевой» пучок волос она, впрочем, не распустила. Малик так на нее засмотрелся, что поначалу даже не заметил, как Верховные жрицы в полном составе подают со специального подиума сигналы ему самому и другим победителям.

– Пошли скорей! – Тунде подтолкнул его вперед, и толчок этот – довольно чувствительный – вернул парня к реальности.

Наступило время второго испытания.

Под овации – значительно, впрочем, более жидкие, чем выпавшие на долю Карины, – победители высыпали на арену. Глаза Малика встретились с глазами принцессы, и она широко распахнула их от удивления – узнала, конечно же. Он, в свою очередь, сердито поморщился; из-за глупой случайности эффект неожиданности – единственное преимущество, на какое юноша мог рассчитывать, – оказался ему больше недоступен. Каринино лицо тоже слегка потемнело, но все же она коротко улыбнулась ему перед тем, как обернуться к публике.

– Приношу свои извинения за опоздание. Меня задержала какая-то мелочь, – прокричала она, и трибуны ответили новым восторженным ревом.

Яд и скепсис по отношению к царской семье, который видел Малик накануне, как будто выветрились – их сменило искреннее и беспримесное восхищение юной девой, которая не побоялась и сумела показать свое достоинство и силу целому городу.

Принцесса продолжила:

– А сейчас, прежде чем мы все удалимся на полуденную трапезу, я оглашу правила второго испытания!

Она хлопнула в ладоши, и двое слуг выкатили на середину арены массивную деревянную коробку.

– Пытаясь найти путь к освобождению плененных богов, моя великая прародительница Баия однажды столкнулась с необходимостью пересечь владения Ябисси, Девятиглавой Газели. Когда Бабушка попросила у нее на то разрешения, Ябисси отвечала так: « Я живу так давно, что звезды успевали позабыть свои имена, а Солнце отклонялось от своего пути навстречу Луне. Но за все эти годы ничто и никогда не служило источником радости для всех моих голов сразу, и ни от чего не светились весельем все восемнадцать глаз моих. Доставь мне эту радость, зажги во мне это веселье, и я дарую тебе право свободного прохода по землям моим ». И тогда Бабушка Баия затянула песнь. И говорят, голос ее был так прекрасен и так чаровал слух, что из всех восемнадцати глаз Ябисси текли слезы счастья, и подарила Газель моей праматери один из своих драгоценных рогов, и рог этот образовал древко прославленного копья ее… И это, о победители, ваша задача на втором испытании: почтите мудрую Газель, исполните снова просьбу Ябисси, обращенную некогда к Бабушке Баие, – покажите нам представление, которое истинно дарует радость . И помните: потешить придется вам не девять голов, а сразу пятьдесят тысяч. Вам все понятно?

– Нам все понятно! – хором выкрикнули победители.

Малик тяжело сглотнул, сразу преисполнившись ненависти к смыслу и пафосу данного «соревнования».

Карина жестом пригласила Дрисса подойти к коробке.

– Прошу, достань любой предмет.

Дрисс подчинился и через секунду извлек великолепную изогнутую такубу [28]с инкрустированной рубинами золотой рукоятью. Затем и остальные победители запустили руку в коробку – кому достались штуки роскошные, вроде серебряного зеркала, сверкавшего волшебным, словно лунным, светом, а кому, мягко говоря, прозаические – например, Тунде выудил корзинку для хлеба.

Малик стоял последним в очереди и, когда она подошла, все еще колебался. Вдруг там осталось еще какое-нибудь холодное оружие и он от волнения отчекрыжит себе пальцы? Но делать нечего – зажмурился и принялся шарить внутри коробки. Сперва его ладонь наткнулась на что-то твердое, затем на скользко-податливое, затем на какую-то кучку склеенных между собой меховых шариков (лучшего сравнения в голову не пришло) и, наконец, на что-то приятное на ощупь, мягкое. Малик вытащил руку из коробки, сжимая в ней простую дорожную кожаную суму с давно уже выцветшим шитьем по бокам – очень похожую на его собственную, старую, утраченную. Трибуны даже не захлопали. Юноша вспыхнул от смущения и растерянности.