Розанна Браун - Песнь призраков и руин [litres]

– А даже если стало лучше, это ненадолго. Скоро, скоро тебя сорвет в такой штопор, что ты уже никогда не оправишься!

Малик призвал на помощь Призрачный Клинок и изо всех сил рубанул по фантому, но тот легко увернулся и, схватив напавшего за рубашку, дернул его к себе.

– Виноват во всем ты сам, больше винить некого. Ты мог покончить с делом вчера, и позавчера, и еще раньше, но не покончил.

Теперь перед ним стояла Карина, прижав одну руку к груди, другую к голове. Юноша издал невольный горестный вздох, а она мило улыбнулась.

– Ты ведь этого хочешь? – Девушка всем станом выгнулась ему навстречу, а губы оказались невыносимо близко к его подбородку. – Ты любишь меня?

– Я… я…

– Больше чем меня?! – на месте Карины, в метре от него, стояла Надя. Малик рухнул на колени:

– Нет, не больше!

– Тогда почему ты ее не убил? Зачем отдал меня на растерзание Идиру?

– Я… я…

– Ты же мой братик. Большой сильный брат. А маленькую сестренку бросил погибать.

И опять мираж превратился в него самого́, и этот «он сам» больно пнул «его самого» в живот.

– Надю ждет смерть. А почему? Ответ известен: ты ни на что не годен. И всем, кого ты любишь, будет лучше без тебя.

Фантом сбил его с ног и принялся жестоко избивать ногами. Кровь во рту смешалась с песком.

– Слышишь?! – орала галлюцинация. – Ты слышишь? Ничтожество! Бездарь! Чем твоя семья заслужила это? Как она тебя терпит?! Зачем такое убожество Карине?!

Фигура замерцала и заискрила разными обликами, сменявшимися стремительным каскадом: Идир – Дрисс – папа. А удары становились всё более сокрушительными.

– Гадкий! Грязный! Гнусный! Кекки!

Химера, видимо утомившись, остановилась, но от Малика не отошла. Тому было больно даже вздохнуть, но он заставил себя посмотреть наверх. Все вернулось на круги своя.

Над ним опять нависал он сам – обычный, такой, каким он был сейчас.

– Скажи, что все не так. Переубеди меня. – Крупные слезы катились из глаз Малика второго на грудь Малика первого. – Пожалуйста, скажи, что я не прав.

Это уже совсем невыносимо. Это страшнее лабиринта, страшнее Идира, страшнее всех страхов, когда-либо его терзавших. Он остался наедине с единственной личностью, от которой никуда не скрыться.

– …не могу, – тихо произнес он.

– Чего не можешь? – переспросил фантом.

– Не могу сказать того, что ты просишь. Но пусть я кекки, пусть даже мама, и Надя, и все-все-все жили бы счастливей, если б я никогда не рождался… что ж, ладно.

Малик откатился в сторону и встал на дрожавшие ноги.

– Как бы там ни было, я пойду дальше. – И Малик сразу сам себе поверил. – В этой битве не победить ни тебе, ни мне.

Юноша запустил Призрачный Клинок обратно под кожу и протянул своему главному альтер эго руку:

– Хочешь, пойдем со мной. Может, мы вместе найдем выход?

Мираж уставился на протянутую ему ладонь, затем медленно и осторожно поднял свою, и в тот миг, когда пальцы их соприкоснулись, Оджубайская пустыня вокруг исчезла.

Конец лабиринта маячил в двухстах-трехстах метрах впереди, опостылевшую тишину уже прореза́л отдаленный гул трибун. В это не верилось, но факт: путь к победе был открыт, и первые ее всполохи уже мерцали на горизонте.

Но Малик словно оцепенел, глядя вниз, на свои руки, не в силах осмыслить случившееся с ним только что. Хотел бы он сейчас иметь время спокойно посидеть наедине с собой, пораспутывать весь этот немыслимый клубок собственных страхов и желаний, но… времени у него как раз и не было. Всю жизнь ему не хватало именно его.

Мгновение спустя из-за какого-то угла вылетел Тунде. С чем и с кем столкнулся молодой повеса на своем пути в лабиринте, никто, кроме него, конечно, представить не мог, но, судя по затравленному взгляду, – с чем-то не менее жутким, чем Малик.

Несколько невыносимо долгих секунд друзья просто молча рассматривали друг друга. Беспокойство подгоняло Малика: если не объясниться с Тунде сейчас предельно откровенно, другого случая, скорее всего, не представится.

– Почему ты не выдал меня? – спросил он прямо. – Там, в Лазурном саду?

Тунде провел ладонями по лицу. Обычная его развязность исчезла без следа.

– Я… Пришлось выбирать. Тогда мне подумалось, что правильнее так. Теперь я в этом не уверен.

Малик, проглотив ком в горле, кивнул. Ему ли не знать, каково это – решать задачи, в которых правильных ответов нет.

Крики и аплодисменты слышались все громче, но ни один из юношей не двигался с места. После бесконечной череды событий с прибытия Малика в Зиран как-то чудно́ было представить, что им вот-вот, через несколько шагов, придет конец.

– Адиль, – внезапно сказал Тунде, – ты помнишь, я говорил, что на самом деле вовсе не стремлюсь выиграть Солнцестой?

Тот снова кивнул:

– Да, помню.

Его соперник широко распахнул глаза, и они сверкнули такой решимостью, какой Малик никогда в них не видел.

– Так вот, по-моему, я передумал.

Победитель знака Жизни, сам того не желая, усмехнулся. Они с Тунде одновременно посмотрели в сторону выхода, потом – в последний раз – друг на друга.

А потом Малик мгновенно перешел к делу, в котором поднаторел лучше, чем в любом другом.

Он побежал.

За Надю и ее последний шанс на освобождение.

За мальчика-слугу, чуть не забитого до смерти Мвале Омаром.

За Лейлу, за маму, за Нану и весь эшранский народ, веками ждавший справедливости.

За всех трех своих альтер эго, встреченных в лабиринте. За мальчика, которым он был когда-то, и за мужчину, стать которым ему предстояло.

Тунде не отставал.

В последний отрезок этого спринта Малик вложил все оставшиеся силы. Он не знал, хватит ли их, не знал, останется ли ему что-нибудь, когда все закончится, но он выложился полностью. Отдал всего себя.

Пот застилал глаза. Ноги горели от боли. Он пересек финишную черту.

Все с самого начала пошло не так.

Победить должен был Дрисс. Все уважающие себя знатоки ставили на него – и немалые суммы; все храмы Зирана уже много месяцев назад смирились с тем, что грядет третья подряд Эра Солнца. Дрисс обязан был победить, а Карина – выйти за него замуж и убить без всяких сожалений, поскольку он – жестокий грубиян, громила и бахвал, а потому его сердце впервые послужило бы доброму делу и вернуло бы к жизни Пустельгу.

Но Дрисс погиб – видимо, от руки старшей сестры Адиля. В этой истории подозрительным представлялось решительно все: принцессе приходилось видеть Эшааль Асфур только издали, но девица – точно ниже и легче погибшего как минимум вдвое. Однако она чистосердечно призналась, а Тунде признание засвидетельствовал.

Но черт с ним, неважно, что́ тут правда, что́ ложь, – Дрисс мертв. Остаются только Тунде и Адиль. Одному из них предстоит погибнуть ради Обряда Воскрешения усопших. Но кому именно? Тому, кто когда-то первым попал Карине в сердце, или тому, кто прокрался туда так, что она даже не заметила?