Розанна Браун - Песнь призраков и руин [litres]

Смертью нельзя победить смерть.

Так было и так будет всегда.

Карина задрожала еще сильней, слишком потрясенная своим открытием, не в силах вымолвить ни слова. Тунде обвил руками ее талию и крепко притянул к себе. Теперь их сердца бились совсем рядом.

– Все хорошо, – повторял он, прижимаясь лбом ко лбу жены. – Все хорошо.

Поцелуй Тунде был таким же… весомым, крепким, как он сам. Прильнув к его теплому торсу, Карина сразу вспомнила то, что в нем привлекало ее раньше, до того, как все пошло наперекосяк. А именно: под маской шутливого позерства – открытость, искренность, заставлявшие ее хотеть стать таким человеком, какого в ней видел он.

Тунде ласково уложил принцессу снова на постель, и она представила себе, как влюбляется заново в этого юношу. Ну, может, не через год, может, через пять лет и, может, не так, как (могла бы? или уже смогла?) в Адиля… И все-таки настоящая, неколебимая любовь зиждется на доверии и уважении. Карина воочию видела, как искра такого чувства пробежала между ними, и ей стало так же легко вообразить его себе, как детишек с ее серебристыми волосами и его щербатой улыбкой.

А на большее и рассчитывать нельзя. Большего она не заслуживает.

Принцесса прижала руку к щеке мужа и притянула его к себе. Их губы снова встретились.

– Спасибо, – прошелестела она. И совершенно искренне.

Несколько часов спустя, когда уснули даже все ночные твари, Карина тихонько высвободилась из объятий Тунде и накинула на себя самый простой халат. Муж пошевелился, поерзал, но не проснулся, и она на цыпочках выбралась из комнаты в материнский сад. Там, не обращая внимания на ночную прохладу, девушка присела у края фонтана, прямо над Святилищем Цариц. Водя рукой по гладкому мрамору, она вспоминала, как они с Адилем вверх тормашками летели под землю. Карине казалось, она все еще чувствует тепло его объятий после падения в реку, таких похожих на объятия Тунде и все же таких бесконечно… иных.

Не в силах больше думать о победителе знака Жизни, Карина устало оглядела сад. Что будет теперь, после ее сознательного отказа от Обряда Воскрешения, она понятия не имела, но, во всяком случае, надо будет найти кого-то, кто станет ухаживать за всеми этими кустами-деревьями-цветами так же заботливо и умело, как покойная хозяйка. В умении Пустельги обращаться с растительным миром всегда было что-то особое, даже сверхъестественное. Глядя на россыпь облетевших лепестков у себя под ногами, принцесса вдруг вспомнила случай, произошедший тут же, в саду.

Задолго до того, как трагедия с пожаром и разбитое сердце превратили маму в почти чужого ей, Карине, человека, они как-то вместе, стоя на коленях, копались по локоть в теплом черноземе. Вдруг султанша оторвала от ствола дерева одинокую лозу.

– Быть Алахари – значит принадлежать к роду, которому по плечу свергать царей и играть судьбами целых династий. То есть творить почти что чудеса, – говорила мама, а Карина с благоговейным трепетом наблюдала, как на лозе сами собой распускаются цветочные бутоны. – Когда-нибудь их научишься творить и ты.

Мать умела одним движением руки повелевать миром. Бабушка Баия придумала и наложила заклятие, способное и тысячу лет спустя защищать целый народ. А она, Карина, еще никаких чудес не творила – ну, таких-то уж точно…

Гроза. Одна-единственная случайная гроза в разгар тихого, сухого сезона. Удар одной-единственной молнии в жилые покои дворца. Пламя сразу поглотило их целиком. Вместе с Ханане и Баба…

На какое-то мгновение воспоминания той ночи встали перед Кариной так ясно, как будто все случилось вчера, – но их тут же «засосал» в себя жуткий приступ мигрени. Принцесса попыталась было ухватиться за них, остановить, но они уже померкли и спутались в такой замысловатый узел – не распутать.

По щеке скатилась слезинка. За ней еще одна. Через минуту ее тело уже сотрясали рыдания. Сейчас она оплакивала не любимую маму и не царицу, а женщину, черты которой были незримо запечатлены в мельчайших приметах этого сада. Обычную женщину, пережившую, подобно многим другим, многие надежды, отчаяние, разочарования, наконец – безутешное горе. Карина оплакивала все общие радости, что могли выпасть на их долю, но не выпали. Оплакивала судьбу многих поколений своих предков, запертых в золотой клетке под названием Зиран. Она плакала и плакала – и уже и не припомнила бы, из-за чего начала.

Но к тому времени, как первые лучи окрасили нежным цветом Комету Баии в темных небесах, Карина уже осознала, прочувствовала, что сделала правильный выбор.

Мама не вернется.

Баба не вернется.

Ханане не вернется.

Но любовь, чаяния и мечты всех троих навсегда остались в ее сердце. Нет, Карина не бледная тень их, не отражение, не сможет заменить их собою, но она как бы вобрала в себя все, чем они жили, дышали, объединила их собою в некую новую форму жизни. И эта форма превосходила ту, в которую она была облечена раньше, одна, сама по себе.

Лучшая память о родных, лучший способ почтить их – это взять с собой в путь и смело отправиться вперед вместе, куда угодно, что бы ни готовил ей этот прекрасный рассвет и другие, которые последуют за ним. И, возможно, обрести на этом пути ответы, лежащие уже по ту сторону боли .

Карина встала. Лицо ее согревало солнце, слух услаждали птичьи трели. Она вышла из сада навстречу последнему дню Солнцестоя.

Солнцестой пролетел быстро – весь город знал, когда он окончится, и все же последний день застал его врасплох, словно внезапное пробуждение ото сна. Собственно, официальная Церемония Закрытия намечалась на вечер, но все испытания завершились, и над Зираном как бы зависла атмосфера… некоей усталой завершенности. Послевкусия. Самые опытные и легкие на подъем путешественники среди гостей уже, образно говоря, всматривались в горизонт, праздничные декорации и временные сооружения повсюду демонтировались, люди, кто как, начинали приготовления к надвигающемуся сезону дождей.

Со своего «обзорного пункта» на крыше Лазурного сада Малик отрешенно наблюдал, как пробуждается Зиран. Со вчерашнего дня все в риаде обходили его стороной, никто не знал, что сказать этому парню, который должен был стать царем и не стал. Жрица Жизни приходила только один раз – сообщить, что суд над его сестрой назначен на завтра. О том, какой ожидается приговор за убийство – вольное или невольное – одного из победителей, и говорить не стоило, они оба это понимали. Только смертная казнь. Лейлу вообще на месте не растерзали только из уважения к родственной связи с Маликом.

Над городом поплыл колокольный звон, призывая к прощальной молитве в последнее утро истекающей Эры Солнца.