Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 2 [litres самиздат]

Какое знакомое лицо… Маска… Кто же это?

Владимир ловит маску в воздухе и засовывает за пояс.

– Доброй охоты, Александр!

– Не обижай тетю Машу! Пусть простит, если что не так. Идите! – я отворачиваюсь от них и бегу к «оружейке».

Отец с матерью уходят…Да, это он. Сквозь краску на лице, сквозь чужую кровь я узнаю его. Мой отец… Охотник…

Развешанное, разложенное, приставленное и сложенное оружие внушает трепет. Но меня интересуют не игрушки смерти, а два ящика с гранатами. Ребристые плоды лежат рядками, как в магазине. Обертываю листами меди, скрепляю хомутами и привязываю леску к кольцам предохранителей.

Медь, рубашка гранат из меди – Великая Отечественная?

Двоих дергающихся оборотней вытаскиваю во двор, к остальным. Оборотня-депутата разносит по гладким плиткам бассейна в разные стороны, голубая вода окрашивается красным. Изредка подергиваются регенерирующие перевертни, пока я подкладываю малиновые подарки. Последний раз бросаю взгляд вслед убегающей паре – они на самом краю равнины.

Владимир поднимает вверх руку, словно протыкает небо кулаком. Я отвечаю ему тем же и дергаю зажатые в руке концы лески. Последняя граната с отщелкнутым предохранителем удобно устраивается в кармане.

Последнее, что я вижу – ослепляющая белая вспышка…

Я во сне слишком приближаюсь к костру и, когда белобрысый парень подкидывает дров, неожиданная вспышка ослепляет сквозь сомкнутые веки. Жар опаляет ресницы и инстинктивно я отпрыгиваю прочь с нагретого места. В руке черноволосого человека я замечаю нож.

Режим охотника включен

Я отпрыгиваю дальше, перекатываюсь через валежину и тут же встаю в стойку, в руке как по волшебству возникает игла. Внимательно следившие за моими действиями глаза ребят удивленно расширяются. Я ещё нахожусь во власти сна и готов бежать и прыгать, бить и блокировать.

Владимир… Александр… Мама… Отец…

Или прошлое, или кошмар. Хочется думать, что кошмар…

Или всё же прошлое?

– Чё-то страшное приснилось? – спрашивает белобрысый, раскладывая порезанный хлеб на куске материи.

– Вряд ли, это он с детства такой загадочный, – хохочет умывающийся подполковник.

Оказывается, все уже поднялись. Сквозь ветви деревьев просачиваются лучи утреннего солнца. Иваныч понимал, что я натерпелся за прошедшее время и не велел меня будить.

– Сань, умывайся, садись завтракать. Скоро в путь, – Иваныч передает черноволосому банку тушенки.

Завтрак!

Меня ещё потряхивает после увиденного сна, поэтому и насторожился из-за ножа. Вот как, оказывается, познакомились отец с матерью. Именно их, молодых, живых и здоровых, я и видел во сне. Правда, не видел отражения того, перед чьими глазами проходило это действие. В зеркальном потолке отразился противогаз, да резиновая маска кого-то напомнила.

Кого-то очень знакомого…

Меня назвали в честь Александра, но кто это, что за человек. Тетя упоминала, но не рассказывала о нем. И тоже двое воспитанников. Как у Иваныча, как у Сидорыча – может это с чем-то связано?

– Михаил Иванович, поинтересоваться можно, или опять смеяться будете? – спрашиваю я, пока утираюсь после умывания.

– Смотря что спросишь, иначе ведь и плакать можешь заставить! – хмыкает подполковник.

– Почему вас обучали двоих, и у вас двое воспитанников, это с чем-то связано? – я бер протянутую банку тушенки.

– Да, Саш, это древнее поверие о том, что трое не смогут выжить. Всегда выживает только третий, самый младший, возьми хоть сказки, хоть былины. А двое всегда борются и соревнуются между собой, поэтому и являются самым оптимальным вариантом. Ух, как мы в свое время пытались доказать превосходство одного над другим! – Иваныч мечтательно закатывает глаза, вспоминая минувшие дни.

– Эх, и лупцевал я его, в то же время! – улыбается подполковник.

– Это кто кого ещё лупцевал-то? – возмущенно пыхтит Иваныч. – Если бы не Сидорыч, так бы и ходил всегда с синяками в пол-лица.

– Может, схлестнемся? Чего зря языками-то по воздуху бить? – Сергей кидает в Иваныча шишкой.

– Да легко, давненько я тебя на лопатки не клал! – Иваныч ловит и бросает шишку обратно.

– Мужчины, а может, вы дома попробуете побороться? – я влезаю в перекидывание шишки, сбив её своим чешуйчатым снарядом, с ворохом искр обе падают в костер.

Я кожей ощущаю недовольные взгляды молодых берендеев – такое зрелище им обломал.

– Ну и зануда! И в самом деле – воспитанник Марии! Доедайте и тушите костер, задиры! Вам ещё вещи нести! – сплевывает подполковник.

Ребята недовольно урчат, но, под пристальными взглядами и точными бросками шишек, накидываются на остатки скромного завтрака. По-пионерски тушат костерок, аккуратно забрасывают землей и мхом – не дай бог останется один уголек, беды потом не миновать. Лесные пожары страшнее цунами.

– Запрягайте, хлопцы, коней! И харе вам спочивать! – поет густым басом подполковник. – Хватайте поклажу и вперед, до пробуждения Сидорыча немного осталось.

Ребята берут похудевшие рюкзаки, но, под укоризненными взглядами, меняют их на парашютные сумки. Мы же крепим рюкзаки на спинах и легкой трусцой бежим за молодыми берендеями. О месте ночлега напоминает небольшая кучка свежей земли, поверх костра, и примятый мох на месте лежки взрослых мужчин.

Тайга просыпается. Слышатся редкие пересвисты птиц, кукование кукушки, выматывающий писк комаров. Дым костра больше не отгоняет насекомых, и они летят тучей за убегающей группой. Толстенные стволы елей ракетами уносятся ввысь, неся в своих широких лапах смолистые заряды. Чахлые березки упорно тянутся вверх, несмотря на скудность пропускаемых солнечных лучей. Высокие сосны зонтиками раскидывают свою пышную крону, и пытаются поймать лучики солнца на кончик каждой иголочки.

Прыгали через поваленные деревья, скользили под влажными листьями кустов, которые порой окатывали целыми водопадами росы, если не успеешь остановиться, и потом грохотал довольный хохот взрослых берендеев, которые развлекались как дети. Их можно понять – вернулись в родные края, где выросли и возмужали, великая радость и детский задор всегда наполняет грудь при приближении к чему-то родному, близкому. И вместе с тем в отдаленном уголке таится легкая грусть оттого, что придется снова покидать этот родной край.

– Красотища-то какая! – на бегу горланит подполковник. – А я уже начал забывать, как прекрасна утренняя тайга. Телевизор мне природу заменил.

– Да уж, у нас хоть и красиво, но эта суровая красота постоянно мне снится по ночам! – кричит в ответ Иваныч.

Парни молчат в ответ, не мешая наслаждаться двум великим бойцам возвращением в родные места. Бежим ровно, упруго, отталкиваясь от пружинистого мха, иногда скользим по ковру из павших иголок, без хруста, почти без звука. Три часа бега и перед нами раскидывается обширная холмистая поляна, с трех сторон закрытая сплотившимися мрачными елями, а с одной стороны обрезанная протекающей лесной речкой.