Светлана Багдерина - И стали они жить-поживать

"Проветрился, сердешный", — жалостливо вздохнула ведьма и решилась, наконец, оглянуться.

Как она и опасалась, преследователи не отставали.

Скорее наоборот: потеряв двоих из шести и почувствовав облегчение, ковер увеличил скорость, и расстояние между ним и метлой стало быстро сокращаться.

С Марфиной точки зрения, слишком быстро.

Она прикинула, сколько ей осталось до города, и с холодным спазмом в желудке поняла, что не успевает.

Интересно, они тоже могут видеть в темноте?

Наверное, иначе давно бы меня уже потеряли…

А если мне всё-таки не надо, чтобы они видели в темноте?

Ну, хотя бы на несколько секунд?..

На несколько секунд — это можно…

Сжав, чтоб было силы, метловище коленками, и не забывая придерживать только сейчас не спеша возвращающегося в сознание Пашку, она быстро сняла с пояса флягу со сбитнем (эх, жалость-то какая!.. на меду-то на гречишном, пользительно-то как было бы молодому организму [201] Естественно, она имела в виду себя. !..), выдернула зубами пробку, прошептала наскоро в горлышко несколько шершавых слов и плеснула горячей ароматной жидкостью себе за плечо.

На несколько секунд преследователям показалось, что глаза их слиплись от чего-то зловонного и липкого, но когда проморгались и протерли, было уже поздно.

Преследуемая вражеская метла исчезла без следа [202] В воздухе с метлами это бывает сплошь и рядом. , но зато снизу, вертикально, в основание их ковра на огромной скорости врезалось нечто вроде отправившегося к звездам бревна.

Последний ковер беды обвис на торце метловища тетки Покрышкиной как крылья нераскрытого зонтика, накрыв собой и ведьму, и ее пострадавшего односельчанина, а все оставшиеся три умруна и сержант посыпались на землю, как горох.

…Неподвижное, залитое кровью тело с распоротой, оскалившейся вывороченными ребрами грудной клеткой…

…довольно мерцающее гладкое стеклянное сердце…

…засыхающее, агонизирующее живое сердце…

…мятая грязная бумажка в красных брызгах…

…страшный черный бездонный, как пропасть, глаз…

…АЙ!!!..

…попей, попей, милок, сразу получшает…

…сапоги, заляпанные грязью…

…коленки…

…ремень с тяжелой медной бляхой…

…ну, вот молодец… а теперь еще глоточек — и совсем орел будешь…

…грудь, развороченная, как медвежьей лапой…

…ну же, очнись, очнись, очнись, милок!..

…а в ней…

…не давай ему спать, тормоши, похлопай по щекам, а я заварю еще…

…белые и красные…

…проснись, проснись, Пашка!..

…и сердце…

…сейчас, сейчас, несу!..

…два сердца…

…Павел Дно, вставай!.. Ты не имеешь права тут валяться!..

…гладкое, блестящее…

…СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ОТ ТЕБЯ ЗАВИСИТ ВЕСЬ ГОРОД!..

Что?

Город?

СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ОТ МЕНЯ ЗАВИСИТ ВЕСЬ ГОРОД.

— Что это?.. Где я?.. Что слу… А-а-а-а-а!!!..

— Да чего ты, оглашенный, дергаешься! Деду, вон, все лекарство пролил!

— Это он, он, он!.. Это он там был!!!..

— Да успокойся ты, стрелок! Вопишь как баба! — терпение Марфы Покрышкиной кончилось: она поняла, что больному нужен не отвар, а шоковая терапия.

Клин клином, так сказать.

— Что?.. — Пашка окончательно пришел в себя, подскочил, дико вращая глазами, и почувствовал под тощим задом доски лазаретского лежака. — Где?..

— Всё в порядке, малыш, всё кончилось, мы дома, — ласково погладила его по горячей голове ведьма и смахнула украдкой слезинку.

— А где?.. Я видел, только что!!! Он тут!!!..

— Кто тут, кто?

— Он… человек из шатра… Костей…

— Да какой тебе тут Костей — сплюнь три раза! Ты чего! Кроме нас с дедом Зимарем да раненых тут никого нет: все целители отдыхать ушли, да и раненые спали… пока я тебя не принесла…

— А сейчас? — сконфужено, предвидя ответ, поинтересовался всё же мальчик.

— А сейчас они хорошо, если к утру заснут, — ворчливо пробормотал голос деда откуда-то справа. — Такое представление ты тут закатил, милок, что от соседних ворот из лазарета все раненые сбежали, не то, что у меня…

— Правда? — Пашка почувствовал, что щеки его заливает багровый румянец.

— Да шутю я, шутю, — усмехнулся дед. — Но от наших ворот часовые прибегали — это правда.

— Что, кричал громко? — едва слышно пробормотал охотник.

— Нет, справиться о самочувствии, — успокоил его быстро, хоть и не совсем правдиво, старый знахарь. — Ну, мы им сказали, что самочувствие пока прощупывается, они велели тебе долго не хворать, и на посты разошлись. Так что, наказ надо выполнять. Кончай бредить и докладай, чего видал, чего слыхал. Ведь не просто так же ты…

Перед мысленным взором стрелка снова вспыхнула ночная картина, увиденная им в шатре, и его стошнило.

Как ни странно, после этого Пашке полегчало, словно дурные чары вывернуло из него, и он, отхлебнув водички из кувшина, откашлялся и тихим, но твердым голосом сказал:

— Я готов.

— А вот и мы!..

Дверь распахнулась, и в лазарет вошли двое незнакомцев.

— А ты, стало быть, и есть тот знаменитый стрелок Павел Дно, которого все костеевцы боятся? — сурово сдвинув брови, полюбопытствовал тот, что постарше, вместо приветствия.

— Так уж и боятся… — польщенно-смущенно ухмыльнулся Пашка.

— А то как же, — выразительно пожал тощими плечами незнакомец. — Конечно, боятся. Они, наверное, каждую ночь, как кого в караул провожают, или на задание, вместо "Ни пуха, ни пера" говорят "Ни Дна тебе, ни Покрышкиной".

И он подмигнул заалевшей в тон Пашкиному румянцу тетке Марфе.

Охотник заулыбался, и с сердца отвалился еще один кусочек льда.

— А я про вас тоже слышал, — лукаво прищурившись, заявил гостям Пашка. — Вы — светлый князь Митрофан Гаврилыч Грановитый, а вы — его заместитель по вопросам волшебства Агафоник Великий.

— Ишь ты, какой сметливый, — наисерьезнейшим образом восхитился светлый князь. — Ну, как ты узнал — спрашивать не стану, это твой охотничий секрет, наверно?

— Ага, — солидно кивнул Пашка и еще раз обвел глазами собравшихся вокруг одра болезни. — Можно рассказывать, или его величество еще подойдут?

— Хотели оне подойти, конечно, — сосредоточено кивнул Митроха, — да только государственные дела отвлекли его маленько. К его агромаднейшему сожалению. Так что, рассказывай нам, а мы уж ему самолично из слова в слово изложим, ни буквы не переврем, будь спокоен.

— А-а… ну, ладно… — и впрямь успокоился стрелок. — А то я при царе-то батюшке говорить бы и не посмел — сам царь ведь, всё-таки… Смутительно как-то… Не каждый день приходится вот так-то по-простому с царями разговаривать…

— Ну, вот и славно, — украдкой, прикрыв лицо рукавом, ухмыльнулся Граненыч. — Давай, излагай, орел, где летал, чего видал…

После рассказа Пашки настала очередь короткой, но обеспокоившей высоких гостей и деда Зимаря истории Марфы.