Мария Капшина - О верности крыс

И чем больше было второстепенных дел, чем быстрей нужно было думать о них и решать какие-то попутные вопросы — тем быстрей приходили решения. В этой связи Шек никогда не понимал, как это посторонние дела могут отвлекать от главного. Посторонние дела не отвлекают, наоборот.

Постороннее безделье, зачастую, тоже. Хорошее такое, безмятежное безделье с чёрным плеском воды о плиты набережной, с безлунной ночью, поглощающей город, с изгибом парапета, с оледенелой мостовой… Полторы луны назад на чёрных мокрых камнях лежали медово-жёлтые кленовые листья. Их втаптывали в мостовую, в слякоть и грязь, так что цвет делался неразличим. Но сверху сыпались всё новые и новые листья, и казалось, этот поток золота никогда не прекратится. Но пятая луна пополудни подошла к концу, началась шестая, и глинистые берега озера и Арна покрылись хрустящей ледяной коркой. Северные причалы притихли на ночь, и Новый город по ту сторону реки лежал тёмный и неприветливый. От факела рядом с Шеком падали красные отблески на мокрую брусчатку, с подмёрзшими лужицами в углублениях между камней. И влево, в воду между набережной и Веройге. Сам замок был освещён — неровно, пятнами, и какие-то части его всё равно тонули в черноте неба и озера. Ночь лежала в углах и изгибах крепостной стены, в проёмах открытых галерей. Из этой темноты вырастала башня или стена, или крыша; или щели окон вспыхивали жадным оранжевым светом. По эту сторону, но дальше к правому берегу Арна, поднималась вверх старая часовня, чёрная и недобрая в темноте, с зияющими проёмами на верху башни, откуда прорывался красный свет, какой-то пожаровый, и этого ощущения не сбивали даже праздничные блики на медном гонге.

Шек сидел на парапете, пока не замёрз окончательно.

Тидзана о-Кайле

2284 год, 22 день 1 луны Ппд

Кааго

Черепица под ногами была приятно шершавой и тёплой. Папка, конечно, не любит, когда бегаешь босиком, но мама никогда за это не ругает, а уж здесь, в Кааго, и подавно никто отчитывать не будет. Жалко, Вен болеет, очень он зря это затеял в такую-то погоду!

Тидзо остановилась, подняв лицо и щурясь на солнце. Под ногой щекотно и прохладно чувствовался мох, левая рука уютно лежала на крупном камне стены. Стена эта поднималась вверх ещё на два этажа, а позади примыкала к Старой башне, широкой и круглой, из грубо отёсанного, изъеденного временем камня. Шагнув вправо, можно было спрыгнуть в проход между главным зданием и конюшнями. Дальше, за скатом конюшенной крыши, темнели на фоне неба зубцы крепостной стены, и не было видно степи с сопками и остатками старых скал, и реки, и края села у излучины, и мельницы. Впереди между навесом из дранки и крышей оставалась щель — как раз достаточная, чтобы сесть на корточки на краю, придерживаясь одной рукой за навес, и заглянуть. Под навесом после яркого солнца было сумрачно и прохладно. В нескольких шагах от Тидзо на высокой подставке сидела большая коричневая птица. Рядом с птицей стоял незнакомый человек с коротко стрижеными бородой и усами и с большой неуклюжей варежкой на правой руке. На этой варежке он протягивал птице кусочки мяса. Птица искоса поглядела на угощение, шагнула поближе и стала было есть, но человек её как будто дразнил: когда птица пробовала оторвать кусочек, рука в перчатке поднималась вслед за клювом. Птица переступила, кося недобрым глазом и чуть расправляя крылья, потянула ещё раз — рука поднялась, — и тогда птица, балансируя полураскрытыми крыльями, прижала еду оной ногой, матово блеснув чёрными когтями. Как-то незаметно она оказалась на руке человека. Доев, вернулась на своё место и стала деловито вытирать клюв об обёрнутый дерюгой брус, не обращая на людей внимания.

— Хорош, правда? — сказал человек. Тидзо никого больше под навесом не видела, так что говорили, похоже с ней.

— Очень! — честно сказала она, свешивая ноги и спрыгивая. — Здрасьте! — она протянула руку. Человек весело сверкнул зубами, но руку пожал без смеха, как взрослой.

— Хега, сокольничий, — сказал он. — А ты Тидзо о-Кайле, верно?

— Угу, — сказала Тидзо, во всю разглядывая птицу. У всей домашней птицы глаза были — пустые бусинки, без следа мысли, и какие-то мутные. Эта смотрела в ответ тёмно-карим глазом, и взгляд был цепкий, острый и подозрительный.

— А это твой тёзка, — сказал Хега. — Ястреб1.

Тидзо невнятно пискнула от восторга и хотела протянуть к тёзке руку, но Хега не пустил:

— Будешь ходить с дыркой от клюва посреди ладони. Он всего пятый день у нас. Молодец, конечно, уже на перчатке ест, но дикарь-дикарём. Вот подучу его ещё немного, и пойдём в поле охотиться.

— А можно мне с вами? — выпалила Тидзо. Хега улыбнулся.

— Можно, почему нет. Но тебе тогда надо каждый день приходить, чтобы он к тебе привык. Будешь?

— Буду! — закивала Тидзо. — А на кого он охотится?

Хега положил перчатку на стол и сел рядом на лавку. Тидзо залезла на стол с ногами.

— На мелкую птицу ставить будем, — неспешно говорил Хега. — Для цапли или зайца девочки лучше, они покрупней.

— А это что? — Тидзо выудила с полки над столом птичье крыло с мотком шнура. Помахала, как веером, и расчихалась от пыли, рассмешив Хегу.

— Вабило старое. Вот улетит ястреб от тебя в поле, а ты над головой вабило покрутишь — он заметит и вернётся, — объяснил сокольник, отбирая игрушку. — Пойдём в поле — увидишь.

— А откуда он знает, что вернуться надо? — нахмурилась Тидзо.

— Мы ему объясним.

— А… — Тидзо разглядывала полки, раскрыв рот. Потом вдруг сказала: — А по-дазарански есть такая присказка, про глупого человека: слепой, как ястреб с зашитыми веками. А у него, — она показала на птицу, — ничего не зашиты! Или их по правде не зашивают, а только говорят так?

— Зашивают — в Дазаране. И у нас некоторые.

— Прям ниткой с иголкой?

— Прям ниткой с иголкой. А ты ещё как-то зашивать умеешь?

— А я никак не умею, — сказала Тидзо, болтая ногами. — Я как-то хотела дырку зашить, но аж палец свой к дырке пришила. Это потому что я бестолочь и всё сшибаю, — объяснила она. — А зачем глаза зашивать?

— Чтобы ястреб раньше времени на дичь не бросался.

— А ты ему когда зашивать будешь?

— Я не буду, не люблю я этого. Сложности лишние, да и птицу мучить лишний раз незачем. Я ему такой вот клобучок надену.

Хега достал с одной полки маленькую смешную шапочку с хохолком и завязками и дал Тидзо.

— Только поновей. Тут на полках старьё всё, всё выкинуть жалко. А ты, значит, дазаранский знаешь? Поедешь на юг, на верблюдов смотреть?

— А чего на них смотреть? Большая лошадь с дурацкой мордой. И жуёт всё время, как корова. Спасибочки, хватит с меня Дазарана, одного раза вот так вот хватит! — Тидзо сердито показала ладонью по горлу, как ей хватит Дазарана. — И чего мне дазаранский учить, когда там и поговорить не с кем? Я, конечно, ещё не сильно большая тогда была, но это же уму непостижимо! Дядьки мои тамошние вообще меня не замечали, а тётки все спрашивали, когда я замуж собираюсь. А я что, старая совсем, что ли, чтобы замуж?! Нетушки, не поеду я в Дазаран, пусть там и персики, и халва, и цветы такие прямо вообще! Халва — это, конечно, замечательно, но я уж как-нибудь так. Ладно, заболтал ты меня!