Ирина Ивахненко - Заря над Скаргиаром

Терайн пела — и плакала. Она пела от имени всего войска, голодного, уставшего, застрявшего посреди враждебной степи. Победное звучание песни совсем не вязалось с той ситуацией, в какую они попали, и тем трагичнее звучали торжествующие строки, надрывая душу. Солдатам тоже хотелось плакать.

Сфалион хотел приказать отставить сопли в сторону, но потом махнул рукой: это все равно ничего не изменило бы. Боевой дух армии был в полном упадке; воины выполняли свои обязанности по инерции, словно в полусне, думая только о том, что все совершенно безнадежно и что они умрут в одну из ближайших ночей. Этой хандре способствовала и погода — насквозь промокшая и продуваемая всеми ветрами осени неприветливая степь под холодным белесым небом.

Скрепя сердце, Сфалион написал рапорт в столицу об их поражении и намекнул королю, что придется собирать ополчение.

Король впал в панику и немедленно отдал соответствующий приказ. Во все города Эстореи, и прежде всего в Хагелон, полетели письма с указаниями, что нужно поднимать на бой гражданское население. Из казны были изъяты огромные суммы на вербовку добровольцев, закупку оружия и доспехов. Богатые граждане из тех, кто не хотел или не мог ехать на войну, тоже жертвовали деньги в помощь ополчению. На площадях городов появились глашатаи, зазывавшие народ постоять за родную землю и подзаработать деньжат и славы на ратном деле. Первым на этот призыв откликнулся всякий сброд, слонявшийся по городу без гроша в кармане, а если заводилось пять атр — пропивавший их в кабаках. Но вербовщики таких в ополчение не брали: побегут при первой же опасности. Брали ремесленников — из тех, кто победнее: эти привыкли своими руками зарабатывать себе на жизнь и будут драться так же честно и усердно, как работают.

Деревня тоже не осталась в стороне. Правда, вербовщики по деревням не ездили: слишком много времени ушло бы на такие объезды, но сознательные селяне сами организовали отряды под предводительством опытных и уважаемых авринов. Эти отряды стекались к Болору, соединяясь и сливаясь в более крупные формирования. Правда, дальше Болора никто не шел: степь пугала эстеан своей дикостью и необъятностью, а тем авринам, для которых все, что находилось дальше окраины соседнего села, было уже не ближний свет, Сайрол казался и вовсе бесконечным. Большинство селян или не имели берке, или оставили их дома, чтобы не подвергать их превратностям войны, а в степи без берке — все равно что на свадьбе без невесты. Чтобы вытащить их за Ривалон, нужны были настоящие полководцы, а таких пока не было.

Но на все это ушло не день и не два. Пока ополчение собиралось, эсторейская армия билась в глубине Сайрола с противником, вынужденная принимать навязанные ей ночные бои. Каждую ночь с ужасающей пунктуальностью, едва солнце сядет за горизонт, из степи налетали враги и завязывалась жестокая резня, в результате которой эстеане каждый раз вынуждены были отступать. Отступали они, естественно, туда, куда им позволяли отступать враги, и выходило так, что если днем они пытались прорваться к Болору, то ночью противник оттеснял их обратно, загоняя все дальше и дальше на север Сайрола. Здесь степь заканчивалась и переходила в редколесье, появились первые деревья, зеленее становилась трава и воздух наполнялся влагой. Но это была не та влага, что приносят с собой осенние дожди, — это была влага болот, с примесью запахов испарений и гнили. Противник пытался загнать их в Глерин.

— Дальше отступать нельзя, господа, — сказал Сфалион пятого кутвине за ужином.

Они находились в двухстах гинах к северо-востоку от Болора, между Ривалоном и Каменным Путем, почти что вплотную припертые к Глерину. В воздухе уже явственно ощущалось зловонное дыхание болот, на ветвях деревьев висели мутные капли, под ногами хлюпало, в следах копыт берке скапливалась вода. Здесь нечего было и думать развести приличный костер, так что воины ходили во влажной одежде и ели полусырое мясо. Становилось все холоднее, сырость пробирала до костей, мечи и доспехи покрывались ржавыми разводами. Вдобавок ко всему с болот налетала мошкара и жалила всех без разбору, по-осеннему злясь на наступление холодов.

Моори запахнулся в плащ и присел на кочку, думая, что там будет посуше. Но кочка была такая же насквозь вымокшая, как земля вокруг.

— Тьфу, черт! — выругался Моори, вставая с кочки и брезгливо отряхиваясь.

— Не поминайте черта к ночи, — бросил проходивший мимо Латриэль.

— А вам какое дело, господин Латриэль? — огрызнулся ему вдогонку Моори. — Вам-то давно пора было бы возвращаться в Паорелу.

Латриэль сделал вид, что не расслышал: он поклялся себе, что либо вернется к своей королеве с победой, либо поляжет на поле брани.

— Оставь его, Эрл, — рука Аскера легла Моори на плечо, — впрочем, не столько, чтобы урезонить Моори, сколько чтобы самому не упасть. В последнее время Аскер ходил, слегка пошатываясь.

— Пусть не лезет не в свое дело, — мрачно ответил Моори. — И так на душе чернота и безысходность, а тут еще всякие сопляки будут мне указывать, что я должен говорить, а что не должен.

— Спокойно, Эрл, у нас у всех нервы на пределе.

Аскер понизил голос до шепота и сказал:

— Знаешь, я удивляюсь, как это еще гедры не развернулись и не оставили нас на произвол судьбы. В нашем положении это было бы вполне естественно. Более того: их никто не осудил бы. Их самоотверженность и то, как они отстаивают интересы чужой страны, меня просто изумляет.

— Это все Терайн. Для нее всегда было делом чести закончить начатое, а Кангейр смотрит на нее и если даже думает забрать своих воинов и покинуть армию, то боится, что потом с легкой руки Терайн весь Гедрайн его на смех поднимет. Хотя, по-моему, какой тут смех: из тех двадцати тысяч, с которыми мы начинали войну, осталось меньше половины. Сфалион не хочет дальше отступать? Что ж, ему виднее — он полководец. Но если мы возьмемся стоять здесь до последнего, то так и выйдет — достоимся до последнего солдата.

— Ну зачем же так пессимистично?

— А ты посмотри на наших бравых воинов, Лио: дело к ночи, и они заранее трясутся, как в лихорадке, и готовы уносить ноги.

Это была сущая правда. Солдаты видели, что каждая ночь приносит им поражение за поражением и что их военачальники не в силах ничего сделать. К тому же ночи стали заметно длиннее, солнце садилось все раньше, а вставало все позже, отнимая у эстеан драгоценное время и отдавая его буистанцам.

С суровыми и осунувшимися лицами готовились воины к предстоящей битве. Они расставили между деревьями повозки, используя их как прикрытие, всадников разместили с флангов, а Лагреад оттащили подальше, взгромоздив повозку с ним на одинокий холм. Впрочем, это было только подстраховкой: противник, похоже, уже передумал захватить Лагреад, убедившись в его недостатках, оказавшихся столь существенными и роковыми для эсторейской армии.