Ольга Николаева - Я иду искать

В этот момент гримаса на лице вампира превратилась в торжествующе-хищный оскал, обнаживший длинные, острые клыки, вместо розовой пены из уголков рта по щекам поползли тёмные густые струйки. Он упёрся в землю локтями, нащупав наконец в кровавом месиве липкий, скользящий под пальцами кусок дерева и медленно потянул его вверх, с усилием вырывая из груди. Вадим в оцепенении смотрел, как кол всё больше и больше показывается из раны, как лопаются красные пузыри в том месте, где выходит воздух из пробитого лёгкого.

Вадим невольно отступил на шаг, натолкнувшись на кого-то спиной, и только в этот момент понял, что здесь находится ещё кто-то. Чья-то рука схватила его за локоть и кто-то потащил его вверх по крутым ступеням, прочь из этого места, но Вадим успел заметить, как вампир — окровавленный, со страшной раной в груди, — медленно поднимается на ноги…

И всё-таки это был человек. Не демон, не вырвавшаяся в мир частица ада, не всесильное зло, а человек. Человек, что-то преступивший, чего-то лишившийся, что-то поправший, но взамен обретший бессмертие. Бессмертие, мечта о котором кажется настолько неосуществимой, что загоняется в самую глубь души и из-за своей неосуществимости начинает вызывать стыд, постепенно из мечты превращаясь в страх. В страх и в ненависть к самой идее её воплощения, ненависть, в которой воедино сплетаются сила и бессилие, неверие и вера, смирение и отчаяние.

Он чувствовал ложь в окружавших его людях, готовых уничтожить вампира, но не готовых рисковать при этом собственной жизнью. Он чувствовал, как эта ложь отравляет их взгляды, превращает в фальшь всё, во что они пытались верить, чувствовал, как они прикрываются ею, словно щитом, в надежде спастись от самих себя, от той правды, которой он, единственный из всех, решился взглянуть в глаза. Правды, перед которой он не опустил взгляда и которая теперь насмехается над ним, как проститутка, на которую у него не хватает денег. Что толку от его смелости, от его честности, ведь одно дело понять, чего ты хочешь на самом деле, и совсем другое — добиться этого. И что толку от его готовности заплатить за обретение бессмертия любую цену, если неизвестно, кому платить…

Он сидел на жёстком стуле и с меланхоличной отстранённостью отмечал, что Максим плохо скрывает обеспокоенность, а Сергей выглядит удивлённым и почти растерянным. Вадим поймал себя на мысли, что, стоит ему пересилить себя и заговорить с Сергеем, как он почти не заметно для себя попадает под его обаяние, словно и впрямь плывёт по течению, которому не хочется сопротивляться. Но наблюдая за Сергеем со стороны, слыша не обращённые к нему фразы, неизменно чувствует недоверие. Словно в нём сосуществуют два человека, один из которых находится под едва ли не гипнотической властью Сергея, а другой испытывает к нему смесь страха и отвращения. Сосуществуют два человека… А ведь так оно и есть на самом деле. Вадим едва не застонал в голос. Два человека… Только что с помощью Максима он и впрямь прожил крохотный отрезок чужой жизни. И это отнюдь не было продуктом его собственного раздвоенного сознания. Если бы оно было именно так! Сейчас Вадим готов был принять собственную душевную болезнь как великое благо, но это не было болезнью, не было раздвоением личности, не было даже внушённой ему иллюзией. Это просто было. Было на самом деле. Он смотрел, как Сергей, сидя верхом на стуле, нервно сжимал металлические прутья спинки, как отчётливо выступали на его руках выпуклые голубоватые вены, а перед его глазами стояла картина — эти же руки нащупывают скользкий от крови, грубо отёсанный кол, виднеющийся из пробитой груди. Глядя в его лицо он видел это же лицо запрокинутым, с застывшим на нём звериным оскалом, видел вытекающие изо рта блестящие тёмно-красные струйки, видел безумные, налитые кровью глаза.

Сергей называл это бессмысленно жестоким ритуалом, рождённым на самом дне человеческой души, а его руки с такой силой сжимали спинку стула, что на полом металлическом пруте остались вмятины от пальцев. Максим отвечал ему, говорил о том, что этот ритуал так живуч, потому что отражает глубоко запрятанное в душах вожделение и месть тому, кто обладает вызвавшим это вожделение объектом, и сам превратился в этот объект в глазах своих преследователей. Его голос был тихим, мягким, он почти успокаивал, чуть ли не убаюкивал… Вадим пытался, и не мог уловить смысл их слов, которые, хоть и были сказаны здесь, в этой комнате, доносились до него словно сквозь стену… сквозь пространство… сквозь время? Он не понимал, что Максим подразумевает под объектом вожделения, но он слишком хорошо знал, что только что испытал сам. Он вспоминал хруст кости, конвульсивный изгиб тела, пригвождённого к земляному полу, хлынувшую изо рта тёмную кровь, и ему хотелось крикнуть, что Максим обманывает сам себя, что он тоже пытался сделать это, а значит, его самого охватывало возбуждение от власти смертного над бессмертным. Пусть минутной, но ради которой стоит отдать даже собственную жизнь. И отдать собственную душу, чтобы прожить этот миг ещё раз. Миг, выхватывающий его из собственного тела и делающий его самого бессмертным. Миг власти над вечностью. Миг бессмертия. Миг бессмертия… слова, не подвластные разуму, но подчиняющие чувства, выжигающие из души все остальные стремления — ничтожные и ненужные перед этим — единственным, слишком сильным, чтобы не отдаться ему целиком…

Внезапно Вадим понял, что Максим и Сергей молча смотрят на него. Владевшие им только что чувства, словно и впрямь вырвавшие его из его же собственного тела, схлынули, швырнув его обратно — в этот миг. Миг, казавшийся мигом пробуждения.

— Ну что ж, теперь мы, по крайней мере, поняли, чего он боится, — нарушил повисшую тишину Сергей. — Вадим, ты — его пропуск в этот мир. Исполнив роль моего проводника в ад, он сможет вернуться на твоё место. В твоё тело. Он убьёт тебя, но этого никто не поймёт, потому что для окружающих ты просто исчезнешь. Им даже некого будет похоронить. А вместо тебя останется жить другой человек. С другой внешностью, с другой душой, с другой судьбой. Уже сейчас бывают моменты, когда ему удаётся захватить тебя — и ты видишь его глазами, произносишь его слова. Пока ещё ты — это ты, но… Но только пока.

— Я что… что-то говорил? — Вадим почувствовал, как над верхней губой выступили капельки пота, ощутил их соль на губах. — Говорил?

— Да, — тихо ответил Максим и коснулся его локтя.

— И что теперь? — Вадим чувствовал себя опустошённым, это короткое и тихое «да» звучало как приговор и обречённость открылась перед ним бездной, в которую он медленно соскальзывал с каким-то даже ему непонятным безразличием.