Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

– М-да?

– Да. – Лиетт развернулась и зашагала в сторону. – А теперь пойдем. Осталось немного. Как только мы…

Я не расслышала.

Ее заглушил шум скользящего из ножен клинка. Шепот стали, которой я взмахнула. Звук плоти, что разрывается, и крови, что обагрила камни.

Не стану говорить, что я чувствовала.

Но скажу, что случилось, как только она упала на землю.

Она съежилась. Постепенно, начиная с пальцев рук и ног. Сперва ботинки. Потом перчатки. Кожа почернела как уголь и обратилась в прах, который унесся прочь облачком высохших чернил. Увядание растеклось по конечностям, туловищу и месиву, где были ее глаза до того, как она темным сгустком с шипением взвилась в воздух. Очередной горстью пыли, которую поглотил ветер.

Она исчезла.

Она была иллюзией. Она не была реальной, как бы сильно я этого ни хотела. Всего лишь мечта, вырванная из моего разума и воссозданная в реальности. Последние ее слова это подтвердили.

Я могла поверить в кучу безумного дерьма. В мертвых людей, слепленных из грязи. В извечное, безбрежное небо. В алые тени, плывущие над головой, в огонь, льющийся из красного облака, в тысячи людей, гибнущих в мучениях и ужасе.

Но не в то, что однажды она меня простит.

Туннель вновь погрузился в холодный мрак, воцарилась тишина, которую нарушало лишь мое дыхание.

И мой голос.

– А неплохо вышло, – обратилась я к темноте. – Почти убедил.

Я всмотрелась. Вокруг раскинулась черная плотная пустота, в которой сразу утопали мои слова.

– В мыслях у меня все вычитал, да? – Я покачала головой. – Поделом, видимо, раз я решила, что ты не используешь ее против меня. – Я убрала Джеффа в ножны. – А вот сцена с небом, впрочем, это что-то новенькое. Как долго ее выдумывал?

Полагаю, тебе бы показалось, что я тронулась умом. Когда я достала Какофонию и удостоверилась, что в его барабане патроны позлее, ты в этом окончательно бы убедилась. Но тебя там не было.

Тебе не узнать, как тьма смотрела на меня в ответ.

Я защелкнула барабан, вгляделась во мрак.

– Так что, выйдешь погулять? Или мне придется подсветить?

Вот так сразу, мельком, ничего не заметишь. Да я сама, чтоб его, еле различала, хотя знала, что искать. Я пялилась в темноту, и она казалась лишь бесконечной бездной. Но стоило мне расслабить глаза, очистить разум, и я увидела. Клочок тьмы на оттенок темнее остальных.

И он пришел в движение.

Зазвучали шаги, медленные, шаркающие. Он подобрался ближе, неловко пошатываясь и хромая, становясь все отчетливее. Я различила силуэт, который когда-то был высоким, но теперь горбился. Длинные ноги, несуразные, кривые. Длинные руки, низко свисающие из ссутуленных плеч, и ладони, единственную обнаженную часть тела, покрытые татуировками мертвых деревьев. Налитые кровью глаза.

Которые глядели на меня в упор.

– Сэл, – проскрипел он так, словно глотнул стекла.

Я кивнула.

– Тальфо.

Ты, должно быть, даже не знаешь, кто такой Тальфо по прозвищу Плеть. Но поживешь в Шраме подольше, и, заверяю, ты познакомишься с его деяниями.

До тебя наверняка доходили рассказы о подразделении революционеров, которые вдруг наставили штык-ружья друг на друга и выстрелили. Или, может, о богатой наследнице, которая посреди полного зала гостей на балу заорала про пауков и принялась раздирать себе лицо ногтями. Или о таверне в Алоречье, где двадцать мужиков заказали себе крепкой выпивки, а потом совершенно спокойно перерезали себе глотки.

Скитальцы любят громкую славу, это чистая правда, и мастера мрака не исключение. Однако если большинство хочет запечатлеть в истории свое имя, мастера мрака стремятся славиться лишь мертвыми телами, которые оставляют. И даже среди них Тальфо разительно выделялся.

Хотя по нему и не скажешь.

Существо, представшее передо мной, на вид едва могло держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы протащить меня через весь этот ад. Согнутый, трясущийся, тощий и весь обмотанный грязными белыми бинтами, как будто страдал от болезни, название которой еще не придумали. На виду оставались только глаза, немигающие, красные, и зубы в безгубом рту.

– Не рад.

– Тогда надо было пустить в ход что-нибудь посерьезнее твоих дерьмовых трюков, – отозвалась я. – Вдруг прикончил бы.

– Лгунья.

Я усмехнулась. Скорее для себя, чем для него; после увиденного я чувствовала, что так надо.

– Ага, ты и правда всегда видел меня насквозь, Тальфонанак. – Я взглянула в его лицо. – Наверное, потому что вообще не моргаешь. Рано или поздно я бы явилась по твою голову.

– Маловероятно.

Я смерила его холодным взглядом.

– Ты слишком долго бодрствуешь, Тальфо. Память уже подводит. – Я подняла Какофонию. – Ты, должно быть, позабыл, что вы, мрази, сотворили в Катаме, иначе никогда бы не переставал думать обо мне.

Я шагнула вперед.

– Не переставал бы гадать, когда я за тобой приду. За всеми вами.

Я навела на него Какофонию.

– И твоей последней мыслью станет мое имя.

Я сделала еще шаг.

– Сэл Какофо…

Сзади послышался шорох шагов. Я рывком развернулась – Джефф прыгнул в ладонь – и вонзила клинок в мягкую плоть. Он по эфес утонул в чьей-то груди. В темноте я увидела лишь блеснувшие темные глаза – когда они в изумлении взглянули на меч.

И эти глаза вспыхнули фиолетовым. Мне в уши хлынула песнь Госпожи. Одна рука выдернула клинок из плоти, где не осталось ни царапины. А другая?..

Другая, вылетев из темноты, врезала мне по виску и сбила с ног.

Падая, я успела мельком увидеть Тальфо, который смотрел на меня, не мигая. Я не чувствовала под собой камня, не чувствовала рук и ног, только холод и пустоту. К счастью, хоть зрения не лишилась.

– Ха! Что я говорила? Говорила же, она попадется!

К несчастью, слуха я тоже не лишилась.

– Как долго ты выдумывала эту фразу, Сэл? – вонзился мне в ухо женский голос, приятный как скрежет ржавого гвоздя. – Бля, да я голову дам на отсечение, ты себя такой крутой воображала. «И твоей последней мыслью станет мое имя». Ха! – Она довольно загоготала, паршиво меня передразнив. – Звучит не так драматично, если в процессе обосраться и свалиться без движения, правда?

Ну, уж по крайней мере я не обосралась. Но в сложившейся ситуации только это меня и радовало. Я поняла, с кем столкнулась, еще до того, как у меня перед носом возникли ее черные ботинки. И еще до того, как она опустилась на колени, чтобы я взглянула прямо в ее маленькие темные глазки на грубом лице, я поняла, что вляпалась.

– Сэл, – проговорила Гальта Шип с широкой и выщербленной, словно ножевая рана, улыбкой, – давненько не виделись?

Бессонная.

Третта покрутила бокал, всматриваясь в темное вино. Она, разумеется, знала эту крепость. Как и Стену Покорного, Долгий Дозор, Зеленоречье, Гнутогвоздь и, конечно, Последнее Слово Сурового. «Нерушимая шестерка» – третья песня, которую учил всякий ребенок Уэйлесса, сразу после Революционного Гимна и «Хвалы Генералу».