Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

Ее восславят за сведения об Алом Облаке, за первый шаг на пути к отмщению за всех революционеров, убитых, словно псы, кровожадным гневом Дарования, что обрушился на Бессонную. И правосудие наконец настигнет создание, более других его заслуживавшее.

Мысль была так заманчива. Мысль приводила в восторг.

А затем пришла другая, непрошеная, про стылую комнату в стылом доме. Про Сэл, прикованную к металлическому столу, избитую, истекающую кровью. И про ее голубые глаза, холодные и пустые, даже в тот час, когда уверенные руки Регана Ласкового вырезают на ее теле новые шрамы.

Третта крепко зажмурилась.

Разжала хватку, и Вдохновляющий сполз по стене на пол.

– Нет, – произнесла Третта. – Еще рано. Я продолжу допрос. Если мои усилия окажутся тщетны…

– Но у нас нет времени, – перебил ее клерк куда храбрее, чем от него ожидала Третта. – Ласковый уже завтра к вечеру отправится дальше на север. Он окажется вне нашей досягаемости!

– Так тому и быть. Придумаем что-нибудь еще.

– Но… но… – возмущенно плевался клерк. – Но позвольте, зачем же нужно придумывать, когда решение у нас прямо…

– Потому что, Вдохновляющий, – ответила Третта, – это вопрос не нужды, а долга. Мой – докопаться до истины, как мне надлежит. Ваш – верить в мудрость, которую проявил Генерал, назначив меня на этот пост. – Она смерила клерка внимательным взглядом. – Впрочем, если вы возжелаете оспорить его решение, милости просим изложить все претензии в письме, указать дату и подписать. Я с удовольствием отправлю его своей самой стремительной птицей в Затишье Регану Ласковому, для внимательного рассмотрения.

У некоторых мужчин при испуге кровь отливает от лица. У таких, как Вдохновляющий, рожденных испуганными, – как будто весь скелет вытекает через подошвы, учтиво оставляя на своем месте телесные жидкости.

В одном Сэл была точно права – полы в Ставке красивые.

– Клерк, – произнесла Третта с вежливым кивком.

– В-военный губернатор, – дрожащей рукой отдал честь Вдохновляющий.

И она, оставив его в коридоре, удалилась в сторону допросной.

Клерк был трусом, но не дураком. Сэл действительно знала больше, чем говорила. И разумнее было бы, в перспективе, по многим причинам показать ее Регану.

Вдохновляющий это понимал. И, несомненно, тешился собственными фантазиями о роскошных залах и признании могущественных людей. Если Третта затянет с пленницей, он вряд ли великодушно предупредит ее, прежде чем свяжется с кем-то вроде Регана Ласкового.

Третта отказалась от этого замысла не из тревоги о Сэл.

Она была верна Революции настолько, что вела ради нее войны. И этих войн было достаточно, чтобы она узнала принципы таких, как Ласковый. Чтобы выявить имперских шпионов, он сотнями пытал невинных, и его обвинения погубили столько же хороших солдат, сколько и скверных. Он упрочил свое положение результатами. На его плечах лежала судьба нации.

Судьба простого солдата, вроде Кэврика, лежала на плечах Третты.

Когда просыпаешься со стянутыми руками и с завязанными глазами, значит, ночка или выдалась отвратной, или вот-вот станет очень приятной.

И если ты слушаешь меня внимательно, уже догадалась, что приятных ночей у меня не бывает.

В такие моменты накатывает животная паника, желание метаться, рычать, плеваться, как будто это поможет. Именно паника меня и встряхнула. Сердце колотилось о ребра, дыхание было частым, прерывистым. Но – не то чтобы я хвасталась – я уже проходила через такое и знала, что паника лишь крадет силы и ум, которые нужны для побега. Я сумела ее побороть.

А это, знаешь ли, гораздо проще, когда ты все равно не можешь двигаться.

Постепенно вернулось сознание. По мышцам растекалось тепло, боль вспыхивала там, где ее раньше не было. Особенно остро жалила веревка вокруг запястий, стянутых за спиной, и давила на глаза ткань. Но и гравий, который впивался в бок всякий раз, как я пыталась пошевелиться, явно старался изо всех, сука, сил.

«Все еще в туннеле, – подумала я, втянув холодный, неподвижный воздух. Когда легкие наконец расправились, я сумела кое-как встать на колени. – Я все еще в туннеле».

Все случившееся было туманом, сочившимся из мозга, который, судя по ощущениям, последний час пропекался в печи. Я вспомнила красное… небо, облака, свет. Вспомнила, как рухнула, не в силах пошевелиться. Вспомнила глаза, глядевшие на меня сверху вниз, широкую ухмылку и…

– Жива.

Я застыла. Как будто голос Тальфо ледяной водой полился мне в вены. И сразу же я не увидела, но ощутила его. Слишком темное присутствие и взгляд налитых кровью глаз. И голос, который прополз по моим шрамам.

– Повезло.

– Мастеру заживления не нужно везение. Это навык, страхолюдина сраная.

Голос Гальты стал некоторым облегчением – хотя бы потому, что вызывал желание лишь срезать себе уши, а не плеснуть в них кислоты, как с Тальфо. Раздались шаги, застучали по камню тяжелые ботинки, слова эхом отразились от стен.

– Навык и безмозглость, если уж на то пошло. Я с минуту, наверное, думала, что она не поведется. А потом она повелась, и – бах! – Смех Гальты походил на звук, с которым кирпич пробивал окно. – Ты же видел, да? Скажи, что видел!

– Впечатляет.

– Ага, вот и я о чем. – Я ощутила, как на ее лице прорезалась кривая, словно рана на моей коже, ухмылка. – Не думала, что снова тебя увижу, Сэл, после той ночи, да еще и вот так. – Мне в бок ткнулся жесткий носок ботинка. – Я, знаешь ли, читала россказни о тебе. Сэл, мать ее, Какофония убивает скитальцев, крушит всякое дерьмо, прямо как в старые добрые.

Она совершенно отвратительно хмыкнула и еще более отвратительно засмеялась.

– Забавно, впрочем. Во всех россказнях ты вся из себя жесткая баба. Ни в одной не упоминалось, как ты стоишь на коленях. – Я расслышала, как она постукивает себя по подбородку пальцем, нарочито вызывающе. – Какое зрелище, я тут прямо дар речи теряю.

Я бы сказала тебе, что уже попадала в подобную передрягу, и это правда. Да я бы сказала, что попадала в переплет и похуже, и это тоже правда. А еще я бы сказала, что усвоила: единственный способ выбраться – хранить спокойствие, держать язык за зубами и не усугублять.

– Ох ты ж бля, Гальта. Если бы тебя это заткнуло, я б себе вообще ноги на хер отрубила.

И это, конечно, ложь.

В следующий миг я ощутила множество вещей: как ее ухмылка превратилась в оскал, как из ее горла вырвалось рычание. Но, в основном, как ее ботинок врезался мне в живот.

– А это все потому, – она пнула меня в бок, я упала обратно на каменный пол, – что только я, Гальта, блядь, Шип, – и снова по ребрам, когда я попыталась отползти, – смогла повергнуть твою надутую от важности жопу на колени, – она прервалась, чтобы я заорала от очередного пинка, – говна ты кусок.