Мари Бреннан - Обращая сумрак в свет [litres]

Однако куда же пропало То, Что Без Остановки Движется, звавшееся Порождающим Ветер? Среди высоких вершин Мритьяхаймских гор от ветра не укрыться нигде, но в нашей вере ему места не отведено. Как говорится в предании древних, он привел в мир неких существ – быть может, наших сородичей-драконов, однако наше предание говорит, что солнце породило ветер, а ветер принял облик четырех сестер, а уж затем от нас произошли и драконы. То же и с происхождением человека. Кто он – дитя Стоящего Незыблемо, тогда как мы – дети Того, Что Весь Мир Озаряет, или также произошел от нас?

Вопросы, подобные этим, не дают покоя моим братьям и сестрам с тех пор, как к нам пришла леди Трент с вестью о древнем прошлом и вместе с тем – о научном познании. Схожие сомнения терзают и духовенство множества человеческих культов, столкнувшееся с тем, что научные данные могут противоречить преданиям их предков. Однако меня это не тревожит. Эти вопросы мы с Теслит обсуждали с тех самых пор, как покинули скорлупу, и я твердо держусь сказанных ею слов: религия и наука просто даруют нам истины разного рода, удовлетворяющие разные нужды нашего сердца.

Куда больше тревожит меня прочитанное в этих табличках, а Теслит сейчас далеко и от смятения меня избавить не в силах.

Вот так, в одиночку, должен я встретить лицом к лицу доказательства тому, что вера наша изменилась. В изображениях из древних храмов, в разрозненных молитвах с древних табличек имелись намеки, смысл коих теперь становится предельно ясен: мы утратили бога. В прежние времена поклонялись троим, ныне же их только двое.

Что еще могло измениться? Что еще мы утратили, или прибавили, или исказили до неузнаваемости?

И что можно сказать об истинности наших преданий, в коей я прежде нимало не сомневался, если истинность эта на поверку оказывается непостоянной? Дивное око, вправду ли ты стережешь всех нас, от старцев до малышей, впервые расправивших крылья? Верное сердце, вправду ли ты – защита всему нашему роду, вправду ли ниспосылаешь мудрость врачам, спасшим моей сестре жизнь? Кто слышит мои слова, в то время как я пишу эту молитву? Не впадаю ли я во грех, пренебрегая Движущимся Непрестанно, и как ему надлежит поклоняться? Тебе, Порождающее Ветер, нет места в наших обрядах, и, мало этого, я не знаю, должно ли нам тебя почитать.

Каков долг наш перед богами предков?

И как нам жить теперь с тем, что эти боги, возможно, вовсе не наши?

Кудшайн – священнослужитель. Жрец.

Прежде я этого не понимала, так как из всех священнослужителей знаю только магистрианских, а он и одевается, и разговаривает иначе. Конечно, тут удивляться нечему – он же не сегулист, однако чем отличаются драконианские священники, я не знаю. Спросила об этом Кудшайна, на будущее, и он ответил, что драконианские священнослужители каждое утро приветствуют солнце, а каждый вечер желают ему спокойного отдохновения. Да, это я за ним замечала, только не знала причины. Вдобавок, я далеко не всегда вижу его на рассвете и на закате, а значит, надежным способом распознавания духовных особ это счесть не могу. Так я ему и сказала. На это Кудшайн ответил, что еще их священники носят поверх крыльев особую, украшенную вышивкой ленту – не то, чтобы туго их стягивая, но вроде того.

– Но ты же такой ленты не носишь, – удивилась я.

Он пояснил, что ленту надевает только на церемонии, так что и это надежным признаком не является, и как опознать драконианского священнослужителя, для меня до сих пор остается загадкой.

Куда больше полезного он рассказал, когда я спросила, что означает быть священнослужителем. Очевидно, среди дракониан священнослужители и писцы – примерно одно и то же, а значит, его обязанность – вести хроники, описывать значительные события и идеи. Описывает он и то, чем занимается здесь, с Одри, однако заверил меня, что в архивы записей не отошлет, пока работа не подойдет к концу. Думаю, дядюшка против этого возражать не станет, но на всякий случай спрошу. (Да, он просил меня последить за Кудшайном точно так же, как и за Одри, только я позабыла это записать.)

Тогда я спросила, вправду ли Кудшайн думает, будто солнце слышит его приветы и прощания, тогда как солнце – это огненный шар, удаленный от нас на миллионы километров. Кудшайн рассмеялся и ответил: нет, огненный шар его, конечно, не слышит, а вот воплощенная в нем духовная сущность – вполне.

– А поклоняешься ли ты, – спросила я, – тем идолам из предания, Движущемуся Непрестанно, Стоящему Незыблемо и Озаряющему Мир?

(Дядюшка утверждает, что всех богов, кроме сегулистского Господа, надлежит называть идолами, хотя сам и в Господа-то вовсе не верит, а вот Одри говорит, что называть других богов идолами оскорбительно.)

Ответил Кудшайн так невнятно, что сути я не поняла, но крылья при этом крепко прижал к спине. Увидев, что разговор ему неприятен, я не стала настаивать на объяснениях.

Интересно, а вот магистр Ридсон знает что-либо о драконианской религии? Вероятнее всего, нет, но вечером ближайшего кромера можно сходить с миссис Хиллек на собрание и спросить его самого. Хотя тогда миссис Хиллек непременно решит, будто я становлюсь набожной, и снова начнет в Дом Собраний меня зазывать.

Сегодня за завтраком имела с Кудшайном весьма отрезвляющий разговор.

С утра он, даже по собственным меркам, был необычайно тих, и словно бы, в силу каких-то неведомых мне причин, пристально изучал стоявшую перед ним миску с джемом. Вскоре, однако, выяснилось, что он просто пребывает в глубочайших раздумьях, никакого касательства к джему не имеющих.

– Как по-твоему, что этот текст такое? – ни с того ни с сего спросил он.

Что бы это могло означать? Кудшайн прочел все то же самое, что и я, и прочитанное мы обсуждали не раз и не два. Все очевидно: перед нами пространное повествование, открывающееся мифом о сотворении мира, плавно переходящим в нечто генеалогическое, а затем в историю о трех сестрах и брате, которые, если я верно понимаю зачин, со временем станут культурными героями и положат начало множеству нового, наподобие письменности. Забыть об этом Кудшайн не мог – разве что ночью здорово головой обо что-нибудь стукнулся, и к тому же прекрасно знал: имей я причины полагать текст не тем, чем он кажется на первый взгляд, так бы сразу же и сказала.

Расспрашивать о чем-либо обиняками Кудшайну обычно не свойственно, но в эту минуту мне показалось, что именно так он и поступает.

– О чем ты? – переспросила я.

Кудшайн, осторожно сомкнув когти вокруг миски с джемом, повертел ее туда-сюда и, невольно перейдя на родной язык, пояснил: