Мари Бреннан - Обращая сумрак в свет [litres]

Будучи допрошен, мистер Морнетт показал, что, вернувшись к себе, в номер отеля, после позднего ужина со спиртными напитками в клубе «Лоза», обнаружил внутри мисс Кэмхерст, причем та держала в руках предмет старины (т. н. «цилиндрическую печать»), приобретенный им ранее в тот же день на аукционе антиквариата. На вопрос, как она попала в номер, мисс Кэмхерст удовлетворительного ответа не дала: по словам мистера Морнетта, она, швырнув в него вышеупомянутым предметом старины, в резкой форме потребовала объяснить, «что в нем особенного». На мой вопрос, пострадал ли при этом предмет старины, мистер Морнетт ответил отрицательно, пояснив, что поймал печать прежде, чем она угодила в стену. Согласно дальнейшим его показаниям, затем между ним и правонарушительницей начался шумный спор, привлекший внимание персонала отеля, а на вопрос управляющего он ответил, что мисс Кэмхерст самовольно проникла в его номер и посягнула на его собственность. После этого управляющий телефонировал в полицейский участок, а мисс Кэмхерст вместе с мистером Морнеттом препроводил вниз, в свой кабинет.

После данного заявления я информировал мисс Кэмхерст о ее праве хранить молчание и допросил ее. В ходе допроса мисс Кэмхерст признала, что незаконно проникла в номер мистера Морнетта с целью осмотра предмета старины, коего не сумела выиграть на аукционе ранее в тот же день. На вопрос о том, каким образом она проникла в номер, мисс Кэмхерст ответила, что матросы с отцовского корабля научили ее «множеству интересных вещей», под коими, очевидно, имелись в виду методы взлома замков. Обвинение в попытке похищения чужого имущества она решительно отвергла, заявив, что намеревалась лишь осмотреть вырезанные на печати фигуры. В этот момент в беседу вмешался мистер Морнетт, заявивший, что сожалеет об обвинении мисс Кэмхерст в краже, высказанном сгоряча. На это мисс Кэмхерст гневно ответила, что «красть этой штуки не стала бы даже ради всего йеланского нефрита», оценив предмет спора как «сущий хлам». Далее она обвинила мистера Морнетта в том, что печать была куплена им единственно с целью заманить ее к себе в номер, но когда я попытался расспросить об этом подробнее, сделалась весьма молчалива, а с виду – сконфужена.

Означенный предмет старины представляет собой цилиндрической формы камень около 3 (трех) см в длину, металлически-серого цвета, со слов мистера Морнетта – гематит, с просверленным в нем сквозным отверстием и несколькими фигурами, вырезанными на поверхности. Один из уголков надколот, но мистер Морнетт показал, что камень был приобретен им в Аукционном Доме Эммерсона ранее в тот же день уже поврежденным.

Выдвигать против мисс Кэмхерст обвинения в предполагаемой попытке похитить его имущество либо нанести оному имуществу ущерб мистер Морнетт отказался. Однако мистер Грэнс продолжал настаивать на обвинении в незаконном проникновении в номер гостя, и все попытки мистера Морнетта отговорить его от этого результата не принесли. Надев на мисс Кэмхерст наручники, я препроводил ее в отделение на Бенч-стрит пешком. Сопротивления она не оказывала и содержалась под арестом примерно до 03:30, пока в отделение не прибыл ее отец, достопочтенный Джейкоб Кэмхерст, заявивший, что получил «анонимное сообщение» о том, что его дочь здесь. После этого мисс Кэмхерст была освобождена от стражи без залога, с предписанием снова явиться в полицию на следующий же день.

По крайней мере, на этот раз обошлось без сломанного носа.

Все ограничилось публичным позором, и еще неизвестно , что хуже. Воображаю (проверять не осмелилась), что сейчас обо мне пишут в газетах: газетчики же страшно любят, когда родственник какой-нибудь знаменитости влипнет в неприятности, а гранмамá у нас, определенно, знаменитость – особенно сейчас, после недавнего выхода в свет ее мемуаров. Даже если Морнетт (в чем я лично сомневаюсь) будет держать рот на замке, все эти писаки из бульварных листков наверняка каждый божий день просматривают полицейские протоколы в поисках чего-нибудь попикантнее.

Но мне бы, клянусь, на все это было плевать – если бы не Лотта. О ней-то папá первым делом, едва затворив за собою двери, и заговорил.

– Что теперь люди, по-твоему, скажут?! – обрушился он на меня. – Да, знаю, ты ради замужества дюймом смоленого троса не поступишься и замуж никогда не стремилась, и вполне тебя в этом поддерживаю. Однако Лотта всерьез собирается создать семью, в чем я ее тоже поддерживаю, а между тем все вокруг уже сегодня начнут судачить о ее сестрице, посреди ночи вломившейся в гостиничный номер к мужчине!

Стерпеть я могу почти все – кроме того, как папá на меня сердится.

– Знаю, знаю. И очень жалею, – сказала я, но что ни говори, словами сделанного не исправишь, и оба мы это вполне понимали.

– Что на тебя нашло? – спросил папá, расхаживая по холлу, словно лев в клетке. – Ради какой-то цилиндрической печати? Одри, я знаю: страстью к работе ты вся в матушку, но настолько важным уж точно ничто на свете быть не может!

– Тут дело не в самой печати, – ломая руки, заговорила я. – Тут дело в… даже объяснить толком не могу…

– А ты постарайся.

Тон папá не предвещал ничего хорошего, и я постаралась объяснить ему все, как смогла. Рассказала и об аукционе, и о том, как попалась на удочку Морнетта.

– По-моему, – сказал на это папá, – ты позволила неприязни к этому человеку взять верх над здравым смыслом.

Как я могла с этим спорить? Да, это чистая правда… однако и рассказу еще не конец.

– Но все же я кое-что углядела, – продолжила я. – Как раз перед тем, как услышала шаги за дверью и попыталась укрыться. На столе Морнетта лежало письмо. Письмо к нему от Захарии Холлмэна.

Тут папá развернулся ко мне, точно судно на якоре.

– От главаря адамистов? Учинившего те самые беспорядки?

– Они знали друг друга по школе, а еще оба – члены «Лозы». Аарон – то есть, Морнетт – мне не раз говорил, что после школы они с Холлмэном, ополчившимся на дракониан, отношений не поддерживают.

Нет, что о Морнетте ни говори (а уж я весь дневник до конца могла бы этим заполнить, было бы время и желание), но к адамистам он отношения не имеет. Он просто уверен, что драконианам лучше всего оставаться там, в уединенной горной долине за полмира от нас.

– Думаешь, лгал? – спросил папá.

– Не знаю, – созналась я. – Пожалуй… хотя нет, по-моему, в этом он душой не кривил. Да, с тех пор минуло несколько лет, но сейчас…

А сейчас он выложил две тысячи гиней за цилиндрическую печать с резьбой, в которой опытный глаз мигом распознает четыре фигуры дракониан, обращающихся с просьбой вовсе не к божеству, а к самой обычной драконианской царице. И ничего особенного в этой печати нет, кроме того, что у Морнетта – да, теперь припоминаю – к гематиту особая страсть… Нет, если б с тех пор его воззрения на дракониан изменились до единства во взглядах с Холлмэном, по-моему, он такой суммы за реликвию их древнего прошлого нипочем бы не выложил, а уж одалживаться ради этого у миссис Кеффорд не стал бы тем более.