Мари Бреннан - Обращая сумрак в свет [litres]

Кора. Как ее прикажете понимать? Пока я была в отъезде, она приобрела холодильную машину ! Ее дядюшка придет в ярость: эти штуки возмутительно дороги. Особенно если собраны на заказ и занимают целую сторожку, причем даже не электрифицированную, так что теперь через весь сад Гленли протянуты толстые грязные кабели. А Кора, увидев мою отвисшую челюсть, приняла вид, которого я иначе, как самодовольным назвать не могу, и объяснила, что дядюшка ясно дал ей понять, насколько участие Кудшайна важно для нашей работы, и наверняка не обрадуется, если гость вдруг сляжет, а то и умрет от теплового удара. Не знай я Коры, сказала бы, что для нее это вроде ножа в его спину. А может, так оно на самом деле и есть. Тут я уже ни в чем не уверена.

Кудшайн позволил ей немного с ним поработать, хотя мне и близко подпускать ее к табличкам не хочется. Нет, никакой двойственности: это он молча дает мне понять, что полагает, будто я на ее счет неправа. Я еще не решила, позволю ли этому продолжаться

Ослица ты, Одри, и сама это понимаешь. Гленли велел Коре подчиняться тебе , но не Кудшайну – как можно, чтобы его племянница выполняла распоряжения какого-то рептилоида, это же просто немыслимо! – и все же отменять решения Кудшайна ты не вправе. Если он хочет работать с Корой, а ты – нет, придется спорить, отстаивать свое мнение до победы.

Вот только спорить с ним о чем бы то ни было я не хочу. Прочитав переведенное им без меня, я понимаю, отчего он обеспокоен. Черви… ага. То есть, да, по-моему, с определенной точки зрения (скажем, с точки зрения существа, покрытого чешуей) человек вправду может быть похож на червя – мясистого, розовато-коричневого. Правда, полной ясности насчет значения слова «аму» мы все еще не добились, но и мне, и Кудшайну все труднее становится представить их себе кем-либо, кроме древних людей.

А это значит, дело идет к столкновению сестер и их народа с моими предками.

Удивляться тут вовсе нечему (и я вовсе не удивляюсь). Тем вечером, когда у меня в этом ледяном ящике, купленном для Кудшайна Корой, зуб на зуб не попадал, мой друг сам сказал:

– В конце концов, история аневраи и их цивилизации – история покорения человечества. Наши таблички уже рассказали о началах многих вещей, от сотворения трех видов и развития земледелия до появления дня и ночи. Похоже, расскажут и о том, как начиналась империя.

Сказано это было совершенно спокойно. Не сомневаюсь: пока я, как последняя идиотка, околачивалась там, в Фальчестере, он не один день размышлял над прочитанным и приучил себя хотя бы делать вид, будто не слишком глубоко встревожен.

– Этого мы еще не знаем, – начала было я, но Кудшайн остановил меня поднятой кверху ладонью.

– Это моя вина, – сказал он.

На миг мне почудилось, будто он признает за собой вину в появлении той древней империи, что было бы полным абсурдом… но нет.

– Я поддался иллюзии, будто это предание окажется именно тем, на что я надеюсь.

Той нашей беседы в семинисе я отнюдь не забыла.

– Сказанием о твоем народе?

Но наш текст еще вполне мог таковым оказаться. Насколько я понимаю, от национального эпоса требуется, чтоб он был: 1) древен; 2) длинен; 3) всеми признан значимым. Да, наш далеко не так длинен, как та же «Великая Песнь», но «Селефрит» в объеме, по меньшей мере, не уступает. Ну, а насчет значимости… это уж решать не нам, а другим, и в первую очередь – драконианам. Захочется ли им объявить это предание символом своего народа, текстом, раскрывающим самую суть драконианской души?

По-моему, эта идея – вздор от начала до конца. Ни одно сказание на свете всей сути целого народа, а уж тем более целого вида, описать не может… но люди ведь, тем не менее, именно в этом смысле его и поймут! И если наш эпос выставит дракониан в неприглядном свете, то Гленли и миссис Кеффорд со всеми своими присными наверняка позаботятся, чтоб этот ярлык прилип к драконианам навеки.

Я рассказала Кудшайну обо всем, что случилось в Фальчестере. Даже о том, отчего хоть из собственной кожи со стыда выползай, так как все это – неотъемлемые части собранных мною улик: о Морнетте с миссис Кеффорд на аукционе, и о переписке Морнетта с Холлмэном, и о новом разговоре миссис Кеффорд с лордом Гленли, причем со стороны могло показаться, будто слова ее летят в него, точно камни. Кстати заметить, после она рассыпалась мелким бисером перед разными членами Синедриона из тех, кто еще не примкнул к лагерю ее супруга по вопросу о драконианах, но вполне мог, поддавшись на уговоры, принять его сторону…

– Может статься, они замышляют использовать текст против вас, – сказала я. – Подстроили все так, чтобы Гленли выглядел кроткой невинной овечкой и мы с тобой согласились взяться ради него за работу, а после…

На этом пыл мой иссяк: откуда им знать наперед, что мы прочтем на табличках? Пусть даже Морнетт сейчас вовсю трудится над их оттисками – не мог же он справиться с переводом быстрее нас! Может быть, Гленли с дружками так твердо убеждены в неполноценности дракониан, что полагают, будто в любых значительных преданиях, сложенных их предками, народ Кудшайна непременно окажется скопищем недоумков, или злодеев, или еще чем-нибудь в том же роде… но все равно. Я бы лично на такой шанс не поставила.

Однако Кудшайну к человеческой подлости было не привыкать.

– Они могут устроить так, чтобы опубликованное наверняка оказалось порочащим.

– Это каким же манером? – удивилась я, но тут же сообразила, о чем он, и только охнула.

В желудке разом похолодело. Мы можем писать все, что душе угодно… но, если сами не отправимся в типографию, не проследим за набором текста, а после – за печатью тиража, то напечатать и выпустить в свет под нашими именами можно любую подделку. Любой состряпанный Гленли навет.

– Но ведь выплывет же, – сказала я. – Вообрази газетные заголовки: «ВНУЧКА ЛЕДИ ТРЕНТ ОТРЕКАЕТСЯ ОТ ПЕРЕВОДА И ОБВИНЯЕТ ЭРЛА В ПОДЛОГЕ»! Даже не знаю, что может подхлестнуть симпатии к драконианам вернее громкого скандала вокруг неуклюжей попытки оболгать ваших предков. Тогда и таблички придется уничтожить, чтобы никто не смог сверить публикацию с оригиналом, и о сделанных нами копиях не забыть, и сверх того самих нас прикончить, иначе мы ведь не станем молчать.

В сторожке воцарилась зловещая тишина.

– Это уже чуточку слишком, – после долгой паузы заметил Кудшайн.

Чуточку? Не то слово… однако порой его склонность к преуменьшениям успокаивает.

Нет, на самом деле я не считаю, что наши жизни в опасности. Насчет чувств, питаемых ко мне Морнеттом, миссис Кеффорд, думаю, лжет, но моего убийства он, скорее всего, не допустит. Его возмущение по поводу тех беспорядков казалось вполне чистосердечным, а ведь тогда мне только перебили нос. Да и Гленли тоже не слишком похож на убийцу. Однако перед отъездом непременно нужно тайком вывезти из Стоксли копии наших записей, и настоять на проверке гранок, прежде чем книга уйдет в печать. Пусть даже все это перестраховка, защита от собственных выдумок – так оно будет спокойнее.