Мари Бреннан - Обращая сумрак в свет [litres]

Вопрос, разумеется, был ядовитой шуткой, но Морнетт ответил:

– Да. И его еще долго пришлось отговаривать от обустройства целого фальшивого храма или библиотеки: он просто понять не мог, что подделка сразу же будет замечена.

Нетрудно поверить. Гленли ужасно любит скупать плоды трудов археологов – или, вернее, вещи, украденные у них из-под носа, – но интереса или хоть уважения к археологической науке лишен начисто.

О следующем мне даже спрашивать не хотелось… однако, быть может, благодаря выпивке, а может, из-за моих упреков в бесчестности, Морнетт разговорился, и я никак не могла позволить собственным уязвленным чувствам помешать мне этим воспользоваться.

– И как же давно он был найден на самом деле? – спросила я.

Прежде, чем Морнетт успел ответить, с языка моего сам собой сорвался главный вопрос:

– Давно ли вам удалось прочесть этот эпос?

В этот миг леди Коссимер, проносясь мимо в вальсе, зарычала на нас: уйдите, дескать, с дороги, раз уж больше не собираетесь танцевать. Если бы из-за ее вмешательства Морнетт опомнился и умолк, клянусь чем угодно: я бы при всех сорвала с нее этот дурацкий парик. Нет, планы мои пошли прахом совсем по другой причине, причем куда более веской: внезапно где-то поблизости грохнуло, да так, что хрустальная люстра под потолком откликнулась жалобным звоном.

Оркестр разом умолк, танцующие остановились, замерли. Доктор Пинфелл, поднявшись на ноги, принялся уверять нас, будто все это пустяки, а посему – развлекайтесь, гости дорогие, как ни в чем не бывало, однако о причинах грохота он, разумеется, знал не больше других, и, следовательно, никто его не послушал. Все бросились к окнам и выглянули наружу, пытаясь разглядеть, что там стряслось, но Салон Уитси не с той стороны здания Томфри, откуда можно было хоть что-то увидеть. Едва Алан решил выйти на улицу и расспросить прохожих, двери с грохотом распахнулись, и в зал, растрепанная, с пятнами копоти на щеках, ворвалась Кора.

Преуменьшать события ей и в обычной-то обстановке не свойственно.

– Кто-то взорвал запасники! – крикнула она во весь голос, отыскав меня взглядом среди гостей.

Что было дальше, я помню плохо. От ужаса все мысли разом вылетели из головы. Помню, что устремилась к дверям, а половина гостей бросились следом, а Пинфелл (хотя об этом мне уже после рассказал Симеон) рухнул в обморок. Выбежали все мы наружу, обогнули музей, а уж там даже те, кто и не подозревал о существовании запасников, сразу же поняли, куда бежать дальше: впереди, на Эмминдж-стрит, мерцало зловещее зарево.

Поняв слова Коры буквально, я ожидала увидеть на месте флигеля груду развалин. На деле взрыв оказался не столь разрушительным, однако бед натворил более чем достаточно. Позже мне рассказали, что причиной была граната, брошенная кем-то в одно из окон второго этажа. Но в тот момент я увидела только улицу, сплошь усыпанную битым стеклом, а после – дым, клубами валивший из окон в северо-восточном углу здания.

Из той самой комнаты, где мы в тот самый день оставили на хранение таблички с эпосом.

И о случайном совпадении тут речи быть не могло. На мостовой перед запасниками было наспех, небрежно намалевано: «ЖГИ ИХ ИСТОРИЮ, ПОКА ОНИ НЕ СОЖГЛИ НАШИХ ДЕТЕЙ».

Конечно, доказательств у меня никаких, но могу поручиться чем угодно: если Захария Холлмэн не бросил этой гранаты сам, то в руку бомбиста вложил ее именно он. Адамистский лозунг плюс бомба, заброшенная в комнату, где хранился наш эпос – явная попытка замести следы, уничтожить улики. Без табличек все наши обвинения в контрабанде будут стоить дешевле праха драконьих костей.

И тут Кудшайн отчаянно завопил. Да, о его родстве с драконами я порой забываю: пусть у него и крылья, и когти, и чешуя, однако он – доброе, разумное существо, куда лучше многих известных мне людей. Но этот вопль – пронзительный, исполненный невыразимой муки, из тех, какого человеку не издать, как ни старайся… от него волосы на затылке поднялись дыбом. Расправив крылья, Кудшайн рванулся к флигелю, однако от здания явственно веяло жаром, в воздухе пеленой повис едкий дым. Отпрянув назад, Кудшайн закашлялся, покачнулся и, побежденный, пал на колени.

А я…

Да, ход своих мыслей я объяснить могу, только не думаю, что в тот момент именно так на сознательном уровне и рассуждала. Все было, словно… Бывает, работая над переводом, я так углубляюсь в ритм, структуру и логику драконианского языка, что словно бы даже и не перевожу. Просто понимаю текст, как будто вижу его весь целиком. Вот и тогда, вечером я словно окинула мысленным взором все положение разом.

Ночной патрульный на углу улицы что есть сил накручивает ручку телефонного аппарата, вызывая пожарную команду.

Кора кричит на Гленли, наотмашь хлещет дядюшку по протянутым к ней рукам.

Таблички… Огонь обожженной глине не слишком-то страшен.

Боится она другого – сильных ударов. Осколков гранаты, обломков рухнувшего потолка, водяных струй из пожарных брандспойтов…

Весь мир вдруг обрел необычайную четкость, сделался очень близок и в то же время невероятно далек. Подняв взгляд к клубам дыма, валившего из выбитых окон, я поняла: если от табличек хоть что-то осталось, уцелевшее обязательно нужно спасти.

Только один из собравшихся знал меня достаточно хорошо, чтобы прочесть мои мысли, и оказался достаточно близко, чтобы вмешаться. И, разумеется, схватил меня за руку с такой силой, что оставил на коже пять великолепных кровоподтеков.

– Одри, не смей! – заорал Морнетт. – Не смей, там опасно!

Вырвавшись, я для верности взяла его запястье в замок, на излом, и Морнетт, точно подкошенный, рухнул на колено.

– Возможно, вы – обманщик и вор, – удивительно ровно, спокойно сказала я, – но я полагала, вам хватит совести, по крайней мере, не трогать реликвий. И, очевидно, ошиблась.

Собственный голос звучал, точно чужой. Выпустив руку Морнетта, я бросилась к флигелю.

Внизу оказалось не так уж страшно. Почти все лампы были погашены, так как дело шло к ночи, а в здании ко времени взрыва не оставалось никого, кроме сторожа с Корой, зато дышалось довольно легко. Однако взбегая наверх я почувствовала, как вокруг становится жарче и жарче, и мысленно обругала этих двоих за то, что не попытались погасить пожар, пока огонь не набрал силы.

Поднявшись на второй этаж, я приостановила бег. Здесь воздух был много горячее и явственно отдавал дымом. Лампы под потолком не горели – в темноте коридора ярко мерцал только прямоугольник, окаймлявший нужную дверь.

Едва я собралась двинуться к ней, как сзади раздались торопливые шаги.