Мари Бреннан - Обращая сумрак в свет [litres]

Казалось бы, заломленное запястье и самая сокрушительная отповедь, на какую я только способна, должны надежно отбить у человека всякую охоту бросаться в горящее здание следом за той, кто его столь явно не переносит… но, очевидно, этого оказалось мало.

Остановившись в паре шагов позади, Морнетт протянул мне что-то, словно предлагая мир. Спустя секунду, я поняла, что это его смокинг, только мокрый насквозь – должно быть, Морнетт намочил его в поилке для лошадей у крыльца.

– Накинь на голову, – пояснил он. – Так будет легче.

От изумления я разинула рот, будто выброшенная на берег рыба.

В неярком свете, падавшем со спины, выражения его лица его я разглядеть не могла – различала только решительно расправленные плечи.

– Я не знал, что она замышляет… такое, – сказал он. – Поверь, не знал.

В любых других обстоятельствах я непременно ответила бы какой-нибудь колкостью, но тут просто взяла его смокинг, обернула им голову и плечи и двинулась дальше. Морнетт, точно привязанный, последовал за мной.

Дотянувшись до дверной ручки, я почувствовала, как она горяча, но уж к этому-то приготовилась: в конце концов, там, за дверью, пожар. Вот только не до конца понимала, что это значит.

По счастью, Аарон понимал. За миг до того, как дверь распахнулась, он внезапно рванулся ко мне и увлек меня на пол.

Над нашими головами пронесся порыв раскаленного ветра. Не столь горячий воздух из коридора втянуло понизу внутрь, а сверху из комнаты мощно дохнуло жаром. Если б Аарон не сбил меня с ног, удар пришелся бы мне прямо в лицо.

Подняв голову, я поняла, отчего огонь разгорелся так быстро. Всем сердцем люблю тебя, гранмамá, но виновата в том ты: брошенная в окно граната взорвалась среди образцов, пожертвованных тобой музею, разбив вдребезги все банки и расплескав во все стороны формалин. Помнишь, что ты сказала, когда я, всего семи лет от роду, поднесла один из забальзамированных образцов к пламени газового рожка, чтобы получше его разглядеть? Мне твое предостережение врезалось в память намертво, и потому я сразу же сообразила, отчего весь тот угол комнаты в огне. Да, с таким пеклом не справиться никому, кроме пожарной команды…

С этими мыслями я заставила себя переступить порог. Жар показался живым – чудовищной тварью, бросившейся навстречу, рыча: беги-де, беги, пока не поздно. Сам воздух словно бы разъедал глаза и легкие. Взрыв гранаты разнес внутри все, превратив в щепки ближайшие стеллажи, а те, что подальше, опрокинув на пол. Едва сумев вспомнить, где лежали таблички, я, спотыкаясь, двинулась дальше. В одном только мне повезло: большую часть дыма вытянуло наружу сквозь разбитые окна, так что глаза он почти не слепил.

Вскоре я увидела то, что искала.

Взрыв сбросил таблички с полки в проход, где они и лежали грудой осколков глины. При виде этого я зарыдала от ярости, но слезы испарялись прежде, чем достигали пола. Как же теперь унести, что уцелело?

Новая волна жара заставила съежиться, хотя лицо и плечи прикрывал смокинг Морнетта, высыхающий на глазах. Оглянувшись, я обнаружила, что сам Морнетт углубился в комнату всего на пару шагов, не далее.

Многие наверняка сказали бы, что джентльмен обязан был броситься вперед, а не прятаться от опасности за моей спиной… но я, признаюсь честно, после того, как он не стал разыгрывать передо мною героя, думаю о нем несколько лучше прежнего.

– Одри! – закричал он, прикрывая лицо ладонью, как будто это хоть чем-то могло помочь. – Все без толку! Надо уходить!

В ответ я попросту бросилась дальше – туда, где лежали таблички. Одна из них от удара об пол почти не пострадала. Схватив ее, я зашипела от боли в обожженных пальцах, а в следующий миг животный инстинкт самосохранения заставил меня отпрянуть назад, подальше от смертоносного пламени.

– Сделайте же хоть что-то полезное, – сказала я, сунув табличку Морнетту.

Табличку он принял, но уговоров не бросил, однако я не стала его даже слушать. Просто сказала себе, что огонь – там, в другом конце комнаты, а значит, нужно всего лишь чуточку собраться с духом, и я сумею спасти все осколки, пока они не пострадали еще сильнее… вот только это было неправдой. Стоило снова броситься к табличкам, и мне показалось, будто я вот-вот изжарюсь живьем. Пожалуй, еще пару осколков вытащу, но не больше. А может, и вовсе, сверх первой, ничего не спасу.

И тут под ноги мне подвернулся один из экспонатов никейской коллекции Арнольдсона – большое бронзовое блюдо для жертвоприношений, сброшенное на пол взрывом. Сорвав с головы смокинг Морнетта, я обернула им руки и подняла блюдо, хотя в жизни бы с этим не справилась, не придай мне отчаянье сил. Мысль состояла в том, чтобы накрыть блюдом груду осколков и уберечь их от повреждений, однако неодолимый страх перед пламенем накрепко сковал ноги, а значит, блюдо пришлось бы метать наподобие тяжелого диска. Понятное дело: неловкий бросок принесет больше вреда, чем пользы…

Спустя секунду в комнату сквозь окно ударила струя воды: пожарная команда пустила в ход брандспойт и помпы.

Волна раскаленного пара ударила в грудь, точно огромный кулак. Очевидно, на миг я лишилась чувств, так как в себя пришла уже в коридоре, не в силах даже сопротивляться Аарону, волокущему меня к лестнице, вниз и наружу, на воздух, после жуткого жара показавшийся ледяным.

Одна-единственная табличка – вот и все, чем я, после стольких усилий, могу похвастать. Лицо обварено, руки в волдырях… пишу все это и кашляю, поскольку, вдобавок к дыму, надышалась парами кипящего формалина. Брандмейстер пожарной команды добрых десять минут распекал меня за глупость. И все же – пускай табличка спасена лишь одна; пускай теперь, задним числом, мне отчетливо ясно, сколь близка была моя гибель; пускай это самый глупый и безрассудный поступок всей моей жизни – я ни о чем не жалею.

А все потому, гранмамá, что они задумали уничтожить саму историю. И, мало этого, неплохо в том преуспели, отчего у меня просто сердце рвется на части. Не знаю, какую роль сыграл во всем этом Гленли: по-моему, увидев, какому риску подверглась Кора, он ужаснулся вполне искренне, да и Аарон говорил, будто не знал, что затеяла миссис Кеффорд. Возможно, идея эта принадлежит ей одной. Что же до самого Аарона…

Каких бы обвинений он ни заслуживал, соглашающимся разнести в прах наш эпос и все, что хранилось в той комнате, я лично представить его не могу. Для этого он слишком дорожит прошлым.

Быть может, ты сейчас думаешь, будто я к нему неравнодушна, будто я, несмотря ни на что, до сих пор питаю к нему теплые чувства. Если честно… сейчас я уже не знаю, что и подумать. Трудно, скажу тебе, ненавидеть того, кто последовал за тобою в горящее здание. Но, что бы ты ни думала об Аароне Морнетте, знай вот что: табличку он оставил мне.