Виктор Кораблев - Королевства изгоев

— Просто мужской разговор, мы постоянно говорим про баб. Если бы я не участвовал в обсуждении, ребята бы что-то заподозрили. Возможно, даже раскрыли бы тебя, — шутливо поднял палец эльф. — У тебя осталась школьная форма? Прости, что обговаривал тебя, но неужели я где-то солгал?

— Нет. Полковник! Я… При чем тут мужские разговоры? Почему вы никогда так не говорите со мной? Почему вы так откровенны с этими чужаками? Два странных великана. Почему у мальчика пятнадцати лет мускулатура горного гиганта, не говоря уже про отца? Я не понимаю. Почему они одинаковые вплоть до родинок? Это ненормально.

Эльф приблизился вплотную, он положил голову девушке на плечо. Поцеловал шею. Слизнул капельку влаги.

— Эта вода такая соленая. Напоминает твой вкус…

— Полковник, вы дурак!

Анна попыталась отстраниться, но эльф удержал ее. Он склонил голову на плечо девушки.

— Да, с тобой я — дурак. Просто дурак «здесь и сейчас». Я обожаю наше «здесь и сейчас». Я обожаю всю тебя, люблю всем, что еще способно любить в этом теле. Когда мы встретились, я полюбил тот миг, когда ты полюбила меня… не задумываясь. Не думая о том, кем я был, не зная меня. Это было так приятно. И шло время, а твое отношение не менялось. У меня абсолютная память, девочка. Я вообще не различаю, где явь, а где воспоминания. Проживаю всю свою жизнь разом, каждый миг. Но я почувствовал, как рядом с тобой шло время. День сменял ночь. Свет, тьма, свет, тьма, свет-свет-свет… Ты — свет. Ты — маяк. Когда ты рядом, и я вижу тебя, я знаю, что живу в настоящем. Но столь же сильно, как я обожаю все в тебе, я ненавижу все в них. В них всех. Я обожаю твое лицо, оно лишь твое. Я ненавижу их лица, оно одно на них всех, я сам вижу его в зеркале каждый раз, когда рядом нет твоего отражения. Я обожаю твои руки, эти маленькие слабые пальчики, до которых боишься лишний раз дотронуться. Я ненавижу их руки, у меня такие же, я даже не знаю, чувствую я что-то, когда прикасаюсь к тебе, или обманываю себя. Я обожаю твое хрупкое, нежное тело. Я ненавижу такие тела, как у них. У меня такое же. Я боюсь его, боюсь своей силы, что может навредить, но которой может быть недостаточно, чтоб спасти. Я не знаю своей силы. Я боюсь своих шрамов, ведь каждый из них сделал меня лишь злее. Я боюсь своего бессмертия, ведь шрамы, что снаружи, не идут в сравнение с теми, что внутри. Они — мои рубцы, мои воспоминания. Старый дурак. Я его ненавижу. Зачем он это сделал? Зачем я это сделал? Я эльф — я боюсь будущего, но прошлого я боюсь еще больше. Они заставляют вспомнить, что я старый. Но это контраст, что разделяет «старого дурака», на «старого» и «дурака». С тобой я просто «дурак», не нужно этих разговоров. Не становись моим прошлым, я хочу и дальше обожать тебя, а не ненавидеть, девочка. Пожалуйста, просто будь со мной каждый день, каждый миг. Просто будь со мной.

По плечу девушки текла теплая соленая влага.

— Буду, полковник, буду. Только называйте меня по имени.

— Хорошо, Анна. Тогда ты — тоже.

— Хорошо, Энвин.

— Это не мое имя…

— Принял жестко, одно слово — мент.

— Я уже думал, что можно расслабиться, но что-то еще больше поднапрягся, — устало говорил Редрик, разминая шею.

Отец и сын возвращались из купальни. Они шли по расписанной фресками галерее, чистые и в освеженной одежде. Правда, мысли их были слегка грязноватыми.

— Не бери в голову. Да, и ты видел? — лавочник многозначительно поиграл бровями.

— Разумеется. И я бы не сказал, что ничего не выросло. Там все вполне ладно и волнующе.

— М-да, невидимость в облаке пара — такое себе прикрытие.

— Спрятать можно нераспустившиеся бутоны, но слегка раскрывшийся в смущении цветок не скроется от жадной до нектара пчелки.

— Понравилась капитанша? — потыкал локтем лавочник сына под ребро.

— Мне вообще красивые девушки нравятся. Да и этот магистр Кэссиди очень заразительно стихи читает, возможно, даже ей читал, раз они знакомы.

— Видимо, такой себе он поэт, раз она его не запомнила.

— Маг-поэт. Похоже, если это совмещать, можно крупно налажать.

— Завязывай, рифмоплет, и с чего это мы в твоем понимании — пчелы?

— Вечно работаем, да и залетаем постоянно куда не просят, — пожал плечами Ред.

— Пчелы… — протянул лавочник, почесав шею.

Они вышли в вестибюль, где их ждало маленькое столпотворение у стойки. Спины людей скрывали Гизмо и Зебулона, зато Смоки со своим новым широкомордым приятелем возвышались среди зевак. К неудовольствию собравшихся отец с сыном легко протолкались к причине общего внимания.

У полурослика остался загнанный в угол король под прикрытием пешки, а фигуры гремлина в составе: разумеется — короля, слона и пары пешек окружили недобитые войска Зебулона.

Оба коротышки уже скорее играли в гляделки, чем в шахматы. Седеющие кудри полурослика пропитались потом, но он держался дерзко. Гизмо же был явно раздосадован ситуацией, из его ноздрей вырывались клубы дыма.

— Вот это тактика. Эта пешка сравнима с ротой центуриона Примипила, что обороняла ставку кайзера в сражении на третьей линии при Фендралфириндоне, — громко комментировал положение фигур невысокий, но довольно крепкий парень.

Сначала Ред подумал, что это человек, но затем пригляделся. Практически квадратный из-за мускулатуры полутораметровый кадет. Об этом говорила татуировка в виде шлема кайзера и крыльев на плече. Одной рукой он держал узел полотенца на поясе — его единственную одежду. Другой кадет яростно размахивал в такт своей речи.

Это был зверолюд: когти, орлиные золотистые глаза, спина, покрытая мехом, с которым сливалась копна черных волос, и мелькающие во рту клыки. Будучи одетым, он сошел бы за человека… издалека. Не рецидивный — так их называли.

Он стоял посреди группы таких же кадетов, которые яростно кивали каждому его слову.

— Этот дух. Настоящие сражение, достойнейший выбор решения конфликта для тех, кто не способен воевать.

— Вообще-то, я таки был орудийным наводчиком на «Бедствии» — флагмане адмирала Врунгеля, — недовольно потер нос Зебулон.

— Мои извинения, сэр.

— Майлз, мальчик мой. Я уже неизвестно в который раз тебе это говорю — это во-первых. Во-вторых, хватит орать в бане, тут уважаемые люди отдыхают. В-третьих, ты и твои оболтусы намочили пол.

— Мои извинения, сэр. Просто, солдат не хранит в голове несущественных сведений. Впредь буду вести себя тише, а пол мы помоем.

Последняя фраза не особо порадовала кадетов, судя по вздохам, но никто не возразил.

— Ох, как можно одновременно и обидеть, и повиниться, эта двойственность до добра не доведет, Майлз, — потер брови полурослик.

— Я обдумаю это, сэр.

После этих слов зверолюд организовал свое отделение и направился обратно к купальням. Редрик глянул на Гизмо. Тот ярился и раздувал щеки.