Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

– Мне жаль, что Орек оскорбил вас, Дэрдан-малэн. Уверена, он не в полной мере осознавал, кому отказывает. За короткое время он потерял почти всю семью, в такой ситуации неверные решения простительны.

Её голос обволакивал спокойствием, словно бархатный покров, но этот бархат лишь разрезался о кривую улыбку Лиллы, как о зазубренный нож.

– Что ж, решение ввести вас в семью точно было неверным. Ему стоило бы вспомнить, что плоды часто наследуют болезнь дерева, его породившего, а от измены короне и до супружеской недалеко.

Спрашивать, откуда ей стало известно о Морли, если на церемонии к Таше торжественно обращались как к Тарише Кармайкл, было бессмысленно. Норманы прекрасно понимали, что Ташин «секрет» перестанет быть таковым, едва о нём услышит хоть кто-то из собравшихся в зале, – и распространится тем быстрее, чем горячее услышавший будет клясться и божиться, что тайна эта умрёт вместе с ним.

– Мы не в ответе за то, какие решения принимали наши родители. А вот за те, что принимаем мы сами – в полной мере. – Мастер улыбался, однако при взгляде на эту улыбку трудно было избавиться от ощущения, что под ней прячутся клыки. – Вам, к примеру, не мешало бы избрать молчание.

– Всё в порядке, Вермиллион-энтаро, – заверила Таша. – Я понимаю, что Дэрдан-малэн в расстроенных чувствах.

– Скажи одно, – сказала Лилла, не обращая никакого внимания на все попытки собеседницы заключить мирный договор. – Тебе есть хоть какое-то дело до того, кто он сам, а не до его титула? Ты правда думаешь, что можешь вернуть с его помощью то, что отняло у тебя восстание, потому что твои родители были слишком глупы, чтобы выбрать правую сторону или хотя бы выжить?

Таша снова наклонила голову.

К другому плечу, уже без сочувствия.

– Лилла, – ровно выговорила Элль, – ты переходишь всякие…

– А что думали вы? – мягкий Ташин голос без малейших усилий перекрыл и слова младшей из близнецов Норман, и бальный шум, окутывавший их звуками, точно пёстрой шалью, сотканной из обрывков музыки, смеха и разговоров. – Ваш род, если не ошибаюсь, не может похвастаться ни особой древностью, ни славными предками, вошедшими в легенды.

– Я любила его! – Лилла сорвалась почти на крик. – Я ради него готова была пойти против матери, которая считала, что мне можно найти жениха, чьё лицо не будет вызывать у неё отвращения! А мне было всё равно, потому что я люблю Лео таким, какой он есть!

– Да что вы говорите?

– И не смей надо мной смеяться! Думаешь, ты бы стояла сейчас на этом месте, если бы тебе не повезло родиться в семье, в которой ты родилась?! Зато как, должно быть, гордились бы твои матушка с отцом, если б не гнили в могиле!

Крик близнецов «Лилла!» совпал с неосознанным движением Джеми, вскинувшего руку, чтобы заставить язык прекрасной лэн на ближайшую пару часов превратиться в бесполезный кусок мяса; совпал с плеском, с которым пролилось на пол недопитое Ташей вино, и отвратительным стеклянным хрустом, с которым бокал лопнул в Ташином сжатом кулаке.

Она разжала пальцы, позволив осколкам зазвенеть по голубому мрамору. Посмотрела на ладонь, кровь с которой капала в растекавшуюся у подола её юбки винную лужу, окрашивая ту алым; посмотрела так равнодушно, словно разучилась чувствовать боль давным-давно.

– Прошу прощения. – Таша задумчиво тронула крупный осколок, застрявший в ране, торчавший из неё чудовищным украшением. – Я такая неловкая. – Она подняла взгляд, безмятежно улыбнувшись Лилле, наблюдавшей за ней с той же оторопью, что сковала тело и губы Джеми. – Всё же, Дэрдан-малэн, я протяну вам руку дружбы. Хотите вы того или нет.

Прежде чем кто-либо успел опомниться, кисть её нашла и сжала кисть Лиллы – и та вскрикнула, когда острая грань взрезала её кожу.

– Несколько советов на будущее, – крепко сжимая девичьи пальцы, вгоняя стекло в свою и чужую руку, вымолвила Таша проникновенно. – Не судите о ситуации по собственным домыслам. Не судите о человеке по тому, что видите снаружи. И, причиняя боль, будьте готовы её терпеть. – Её застывшая улыбка и правда напоминала кукольную. – Если хотите знать, почему сегодня рядом с Леограном стояла я, а не вы, посмотрите в зеркало. Смотрите до тех пор, пока не разглядите там особу, в словах, мыслях и существовании которой меньше смысла, чем в самом коротком и бессмысленном слоге обручального договора, на котором вы так хотели видеть свою подпись.

Наконец выпустив вырывающуюся руку, Таша проводила взглядом Лиллу, пятившуюся от неё спиной вперёд, словно от чудовища. Когда та, пару раз столкнувшись с кем-то, исчезла в толпе, всё с той же неестественной улыбкой, не дрогнув, вытащила осколок из раны – и, кинув его на пол к остальным, отвернулась.

– Прошу меня извинить. Я вдруг ощутила острую необходимость подышать свежим воздухом, – бросила Таша через плечо, прежде чем чёрной кошкой скользнуть к выходу из зала. – И побыть одной .

Кровавые капли на голубом мраморе отмечали её дорогу путеводными вехами, тут же стиравшимися, когда на них наступал очередной гость, которому было не до того, чтобы замечать чужие раны. Бал, в конце концов, к подобному не располагал.

Норманы и Мастер провожали глазами Ташу и ртутную тень, уходившую вместе с ней. Вопрос «что это было?» не прозвучал, но висел в воздухе так отчётливо, что почти вырисовывался над их головами сверкающими буквами.

– Поскольку ты ожидаемо не понял, что это та часть, где ты бежишь за девушкой, невзирая на все её пожелания «побыть одной», – сказал Алексас, – отдавай тело мне.

Они нагнали Ташу в музыкальной гостиной, сегодня открывшейся за той дверью, которая до того приводила гостей в картинную галерею. Исчезли портреты, исчез длинный коридор, зато появилась небольшая светлая комната, где расписному пианофорте у стены составляли компанию уютные диванчики и целая коллекция корд, выставленных в шкафах за стеклом. Должно быть, работы Орека, а может, и его учителя.

Только зеркало у стены осталось неизменным. Обитатели особняка должны были иметь возможность сбежать вне зависимости от того, какое сегодня число. И едва ли то были два разных зеркала: скорее одно, которое единственное из всех вещей оставалось на месте, пока менялась вся обстановка вокруг него.

Таша стояла у открытого окна в сад, в лунной темноте, которую прорезал лишь блеск одинокой лампадки на стене, и в тишине, размываемой отзвуками далёкой музыки.

– Я сказала, что хочу побыть одна, – произнесла она, когда Алексас подошёл ближе.

– Считайте меня вашей тенью. А тени обычно как раз не считаются. – Он развязал шейный платок, который ему к балу щедро одолжил Леогран: отрез белого шёлка с кружевной оторочкой. – Вашу руку. Без сердца, не беспокойтесь. Оно вам ещё самой пригодится.