Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

Таша молча наблюдала, как Алексас ощупывает израненную ладонь, убеждаясь, что стекла в ней не осталось, и перевязывает её платком. Наблюдала так неподвижно, будто это была не её рука.

– Меня поражают многие ваши способности, но одна из них напоминает о себе чаще других. А именно – ваш поразительный дар находить неприятности… или притягивать их, дабы они нашли вас. – Алексас бережно затянул хитрый узелок, закрепляя импровизированный бинт на девичьей кисти. – Утешает одно: выпутываетесь вы из них почти так же легко. Даже умереть умудрились всего-то на пару моментов, испортив слушателям, которые однажды будут внимать балладе о ваших приключениях, возможность на этом месте прорыдаться всласть.

– Пока. Пока выпутываюсь легко. – Таша отстранённо согнула и разогнула пальцы. – Если можно назвать это выпутыванием, когда я продолжаю безнадёжно дёргаться в сетях, в которые меня поймали.

Алексас думал, что возразить, пока она неслышно переступала по ковру ближе к распахнутым створкам. За ними далеко внизу струилась вода в фонтане и Камне, окружённом яркими нитями бумажных фонариков и гирлянд, развешанных на кустах шиповника.

– Знаете, что самое отвратительное? – заговорила Таша, не дождавшись, пока Алексас определится с ответом. – Мне это понравилось . Гримаса боли на её лице. То, что я смогла причинить ей боль – в ответ на ту, что причинили мне. Хотя по сути она просто глупая маленькая девчонка.

– Она старше вас, насколько могу судить. – Над этими словами долго думать ему не пришлось.

– Это не я, Алексас. Я никогда не хотела причинять боль кому-либо. Звери внутри меня могли делать это, я – нет. А если это я… – она оглянулась на него. – Мне не нравится быть такой.

Второй раз за всё время их знакомства Алексас прочёл в её глазах беспомощность.

То, что рядом с ней он тоже часто чувствует себя куда более беспомощным, чем ему хотелось бы – вот как сейчас, – бесило до потери пульса. Тяжело уберечь кого-то от колдуна, что могущественнее тебя стократ, и ещё тяжелее оберегать кого-то от него самого.

– Вы говорили, что играли на корде, – произнесла Таша, видимо, заметив шкаф с инструментами за его плечом.

– Да.

– Сыграйте мне. Пожалуйста.

В другое время он стал бы возражать. Ненавидел показывать посторонним то, что считал несовершенным; а в том, что после огромного перерыва в занятиях его игра будет далека от совершенства, он не сомневался. Но мольба в её голосе вынуждала забыть о принципах.

Долго выбирать корду он не стал. Просто открыл ближайший шкаф и взял ту, что смотрела прямо на него. Проведя смычком по струнам, поморщился и подкрутил колки, возвращая залежавшемуся инструменту строй. Наконец удовлетворившись услышанным, кивнул. Корде не мешало бы ещё вызреть (должно быть, одна из не столь давних работ Орека), но звучала она неплохо. Как Алексас успел узнать, Орек унаследовал дело Вилердана; Алексас никогда не считал его корды лучшими, предпочитая Аматори, но понимал тех, кому они нравились.

Пальцы сами легли на гриф, и ладонь повела смычок, выводя первую фразу «Баллады» Шоссори.

Сначала звуки были неровными, нервными, не совсем уверенными. Затем сами повели за собой, заставляя забыть о страхе и долгой разлуке со струнами, оставляя только музыку, которая рисовала мечты и открывала глаза на явь, рождалась с каждой нотой и умирала со следующей. И всё, что так давно хотелось выплеснуть, прорвалось наружу; не криком, не словами, которые Алексас Сэмпер носил в себе уже слишком долго, а плачем и смехом корды. Мелодией, полной надежды и боли, улыбок и слёз, говорившей о том, чего он никогда не стал бы – да и не смог бы, наверное – выражать вслух. Она проливалась в мир из пустоты, сокрытой между изгибами тёмного дерева, и рождала блаженную пустоту в сердце, наконец освобождённом от терзавшей его ноши.

Когда последняя трель истаяла в прозрачности ночного воздуха, а эхо её унёс в окно бархатный ветер, Алексас медленно опустил руки. Послушав звучание тишины, открыл глаза, встречая Ташин взгляд, из которого наконец ушла беспомощность.

– Что это? – спросила она.

– «Баллада» Шоссори.

Таша кивнула так, словно это ей о чём-то говорило. Впрочем, могло и говорить: в деревне едва ли доведётся часто слышать корду и произведения, которые для неё писались, но Шоссори был придворным композитором Бьорков, и Ленмариэль могла рассказывать дочери о нём.

– Спасибо. Это прекрасно.

Три простых слова заставили его усмехнуться и поклониться, прежде чем вернуть инструмент в шкаф, всё ещё чувствуя приятное тепло в кончиках разыгранных пальцев.

…когда маленьким он представлял себе, как играет для Ленмариэль Бьорк, в этих мечтах тоже были замок и королевская благодарность. Теперь поменялся замок, поменялась королева, но суть осталась неизменной.

Ещё бы остался неизменным он сам – и способным в полной мере ощутить радость, а не чувство, что он выжег себя дотла. Пусть даже на этой выжженной почве теперь могли взрасти зелёные побеги.

– Его не было там. Моего врага. Или я не узнала его, – произнесла Таша за его спиной, пока Алексас укладывал корду на полку. – А ходить и пытаться подольше поговорить с каждым из сотни гостей… Всё это было зря.

– Зато вы произвели неизгладимое впечатление на Мастера Школы, – откликнулся он, оборачиваясь, даже не стараясь скрыть, что его это не удивило. – Обзавестись таким другом всегда полезно.

– Я думала, что смогу хоть в чём-то его переиграть. Так наивно с моей стороны. – Издав неловкий смешок, она наклонилась вперёд, облокотившись на подоконник. – Я пытаюсь переиграть того, кто в отличие от меня хотя бы знает, что это за игра. А мне остаётся только угадывать, прятки это, салки, карты или аустэйн, и это невыносимо – пытаться угадать действия и намерения того, кого вообще не знаешь. И что теперь я должна делать? Почему он бездействует? Чего от меня хочет? Чтобы я ехала в Адамант и пробовала найти его там? Но он написал «встретимся в Пвилле»…

Она осеклась. Перевела дыхание, думая о чём-то.

– Видимо, мне придётся снова поговорить с ним, – решившись, вымолвила Таша затем. Застывший взгляд её был устремлён на разнаряженную толпу, струившуюся по садовым дорожкам под ними.

– Как…

– Кроме записки он оставил мне зеркало, через которое я могу с ним связываться.

Внизу маленькая фигурка в белом вскинула руку, сплетая паутину заклятия.

Первый салют вспыхнул в небе, казалось, прямо напротив окна гостиной. Он рассыпался на сотни маленьких звёзд, сложившихся в белоснежный, на глазах распустившийся цветок с шестью лепестками в изящном венчике. Гирлянды расцветились разноцветными искрами, бумажные фонарики засияли голубым мягким светом, словно крохотные отражения сиявшей в небе луны; казалось, сад окутала волшебная сияющая сеть.