Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

Гул голосов взлетел до потолочных балок. Сейтон Комб поперхнулся горячим вином.

– В продолжение выезда, – решительно продолжала Сабран, – мы помолимся в святилище нашей Девы, раздадим милостыню бедным и утешим тех, чье добро и жилища пострадали от налета Фиридела. Показавшись народу, мы напомним, что едины под Истинным Мечом и никакому высшему западнику не сломить наш дух.

Эда взглянула на Льевелина. Тот отвел взгляд.

Ее совет пропал даром. Надо было покрепче вбить его в эту медную башку.

Он глупец, и Сабран тоже. Коронованные глупцы.

– На этом все. – Королева села на место. – А теперь, полагаю, следующая перемена.

Зал ликовал. Поспешно вошли слуги с новыми кушаньями, и пирующие забыли обо всех заботах.

Эда больше не притронулась к еде. Она не обладала пророческим даром, но тут и дурак бы понял, что дело кончится кровью.

Никлайс Рооз, так бесславно прибывший в Гинуру, в доме Мояки стал почетным гостем. Пока государь не удостоил его приема, он был свободен в своих действиях, лишь бы при нем был провожатый из сейкинцев. К счастью, эту роль охотно взяли на себя Эйзару с Пуруме.

Они втроем влились в заполнившую улицы толпу, праздновавшую окончание лета и первые дни осени. Ради этого дня – согласно общему мнению, самого живописного из посвященных деревьям праздников – в Гинуру стекалось множество жителей страны. Торговцы готовили на жаровнях мелкую рыбешку, отваривали в бульоне ломтики тыквы, раздавали чашки с чаем и горячим вином, чтобы разогнать холод. Горожане ели прямо на улицах, увенчанные золотыми листьями, которые, крутясь, как семена кленов, слетали с ветвей. А когда опадал последний лист, становились видны новые, красные, как утренняя заря, распускавшиеся за одну ночь.

Никлайсу каждый день дарил новые радости жизни. Друзья водили его гулять по берегу. Ему показали Скорбящего Сироту – величайший вулкан Востока, одиноким зубом торчавший в устье бухты. В подзорную трубу они высматривали в море дельфинов.

И Никлайс медленно, опасливо позволял себе помечтать о будущем в этом городе. Вдруг сейкинские власти забудут о его существовании? Быть может, если он будет хорошо себя вести, они позволят ему дожить годы изгнания за пределами Орисимы? Он цеплялся за соломинку надежды, как утопающий моряк за обломок судна.

Паная прислала ему с Орисимы книги и записку от Муста с горячими приветами от орисимских друзей и пожеланиями скорейшего возвращения. Быть может, это и растрогало бы Никлайса, да только он никого из них не числил друзьями и не интересовался их приветами – ни горячими, ни иного сорта. Теперь, вкусив свободы, он даже думать не мог о возвращении на Орисиму, к тем же двум десяткам лиц и опостылевшей решетке улиц.

У причальных ворот пришвартовался ментский корабль «Кристьена», доставивший письма с родины. Никлайс получил две весточки.

Первое послание было запечатано печатью дома Льевелин. Торопливо и неуклюже вскрыв его, он прочел несколько строк, написанных четким и ровным почерком:

Из Бригстада в Вольном Ментендоне

через Остендюрскую портовую службу,

конец зимы 1005 года о. э.

Сударь,

из записей, оставшихся от моего двоюродного деда, я понял, что Вы пребываете в изгнании на торговом посту Орисима и обращались к дому Льевелин с прошением о помиловании. Пересмотрев Ваше дело, я с сожалением заключил, что не могу позволить Вам вернуться в Ментендон. Ваше поведение сильно прогневило королеву Сабран, и пригласить Вас ко двору означало бы снова распалить ее гнев.

Если Вы сумеете умилостивить королеву Сабран, я с радостью пересмотрю это неприятное решение.

Ваш слуга

Никлайс скомкал письмо. Должно быть, у князя имелись политические причины остерегаться недовольства Сабран. Он, по крайней мере, был любезен и выказал готовность вернуться к делу, если Никлайс сумеет задобрить Ее Злобность. Или сам Льевелин ее уговорит. Он тоже может соблазниться эликсиром жизни. Никлайс с заколотившимся сердцем вскрыл второе письмо. Это было написано больше года назад.

Из Аскалона в королевстве Инис

через таможню Зидюра,

начало лета 1004 о. э.

Дражайший дядя Никлайс,

прости, что давно не писала. Придворные обязанности отнимают все время и редко позволяют выходить без провожатой. Инисский двор глубоко озабочен времяпрепровождением своих молодых дам! Молюсь, чтобы это письмо успело в Остендюр до следующего корабля на восток.

Я очень прошу, пошли мне весточку о своих занятиях на Орисиме. Я между тем то и дело вспоминаю книги, которые ты мне оставил, – они сейчас в Шелковом дворце. У меня есть теория, и уверена, что значение некоего предмета осталось незамеченным. Не напишешь ли ты все, что знаешь о Румелабарской скрижали? Нашел ли ты ответ на ее загадку?

Никлайс перечитал написанное с полуулыбкой, с горящими глазами.

Он должен был получить письмо задолго до появления Сульярда. Она бы предупредила, чтобы ждал мальчика, да только глава шпионского ведомства Сейтон Комб видел насквозь любые шифры.

На ее прежние письма Никлайс отвечал, но подозревал, что ответы сгорели в печке. Изгнанникам не позволено писать на родину. Да если бы он и сумел с ней связаться, порадовать было бы нечем.

В тот вечер Пуруме с Эйзару увели его на реку высматривать ночных цапель. На следующий день Никлайс предпочел засесть у себя в комнате. Он нянчил разболевшуюся от волнения голову и думал о Сульярде.

Стыдно, пожалуй, наслаждаться жизнью, пока мальчишка гниет в тюрьме, тем более что юнец верит: Никлайс продолжает его дело. Дело, начавшееся с неразгаданной загадки и опасной страсти, унаследованной Трюд от Яннарта.

Страсть к истине. Эта загадка теперь не шла у Никлайса из головы. В полдень он попросил у слуги письменный прибор и записал слова, просто чтобы иметь их перед глазами:

Никлайс вспомнил университет, где впервые узнал об этой загадке. Ее прочли на скрижали Румелабара, найденной много столетий назад в горах у одноименного города.

Эрсирские рудокопы отрыли в этих горах подземный храм. На потолке были вырезаны звезды, на полу – пылающие деревья. Вместо алтаря стояла глыба звездного камня, и на ней знаками первой южной цивилизации были выбиты слова, пленившие умы ученых со всего света.