Николай Грошев - Сын славного города [СИ]

Он выдыхал сизый дым и размышлял. Было о чём. О старой жизни, о прежних господарях рыцарственных правителях Сабаса — Пирайи не смог сдержать горькой слезы, скатившейся по его щеке. Несколько минут он тосковал, пока трубка не израсходовала свой запас ароматного табака, он предавался своей печали, своему великому горю об ушедших светлых днях. Много лет уже прошло с тех пор и становилось только хуже. Когда урожай убирать — решают сами, когда свадьбу играть молодым — решают сами. Да что там! Новым господарям вообще плевать на всё. Только за двадцатиной они и приезжают — Барговы дети проклятые! Совсем о народе они не думают изверги.

Ладно бы только это непотребство. Но нет — новые господари, изо всех сил разлагают мораль и нравственность доброго и честного народа Сабаса. Что и говорить, ежели новый рыцарственный правитель, занявший замок прежнего — шутка ли, но то, правда, то истина ужасная. Этот, тьфу на него, господарь…, даже думать о том противно. Тьфу…, он не использует права первой ночи!!!

Теперь жену молодую, в день первый жизни их супружьей, сношает вовсе не господарь, а сам жених! Небывалое дело. Богомерзкое и отвратительное дело. Это что ж получается, все первые дети молодых и добрых девушек Сабаса, они что, их мужей дети? Да где такое видано, что б господарь рыцарственный правитель, позволял своим добрым селянам, детей вот так плодить? Этак средь навозных куч, коими, несомненно, являются все селяне, только навозные кучи рождаться и будут, без единой, без самой малой частички светоносного господаря рыцарственного правителя.

Эх…, тяжкие настали времена.

Ладно бы, если бы господарь просто был с причудами и сношал бы молодку не в первую её ночь, а после рождения первого её ребёнка. Но нет же! Он вообще селянок не сношал!

Только жену свою и сношает, тьфу, моральный урод проклятый, Баргово он семя…

Выродятся добрые люди Сабаса, нет уж сомнений никаких — выродятся. Ибо господарь, столь злобским оказался, что не желает он светоносным своим естеством делиться с селянами. Тьфу на него — сам Барг его послал не иначе. А что говорят, мол, Святой король его поставил — брехня.

Или же, что Пирайи считал более вероятным, Святого короля, с пути истинного спутал, да сбил, Барг, апосля Святой войны ему явившись. Ну а как иначе объяснить, что Святой король, сквозь пальцы смотрит на такое чудовищное падение морали средь селян своих и полнейший разврат?

Шутка ли! Господарь и сам девок сельских не сношает и воинам своим не велит. Это вообще как понимать? А где ж будут крепкие-то селяне рождаться, как вообще? Если сношают девок только кучи навозные, что в земле копаются ручищами своими похабными — как вот из них, крепкие селяне явятся в мир этот с благоволения Привы? Тут уж никакой надежды, Пирайи уж и не думал о том почти — раз уж Боги помутили голову короля, что тут сделаешь, что тут скажешь?

Сабас погружается в порок и разврат, он сползает в пучину, в которой ждёт его сам Барг.

Увы.

Пирайи забил трубку новой порцией табака и закурил. На улице пустынно, утро ещё, а народу нет — обленились совсем. Уже и спят на час больше, чем положено было при господарях прежних. Да что там, порок проник в умы и сердца столь глубоко, что на днях сосед его, с села соседнего привёз покупку новую. Надел и с ней вышел на улицу. Пирайи как увидел, чуть с сердечным приступом и не слёг — глупец тот, с мечом на поясе вышел на улицу! Он как в себя пришёл, уж было хотел кинуться к глупцу, да накостылять, как положено, да меч тот выкинуть поскорее, но поздно было — на улице сельской, появился конный отряд. То воины господаря прибыли за двадцатиной. На днях сосед этот, коров забивал, а по порядку новому, двадцатую часть от всех тех забитых коров, в виде мясу, а ещё лучше в виде живых коров, положено было господарю отдавать. Вот за тем и приехали те воины…, Пирайи тогда устало сел на свой пенёк и с печалью смотрел на соседа — с детства его знал. А теперь вот оно как. Хоть и не оправдывал он соседа своего, за столь страшную его повинность пред воинами господаря и пред господарем самим, но всё же жалко ему было соседа своего. Сейчас доедут воины до него, завидят меч тот и как в прежние времена — накажут они сурово и справедливо, за то, что навозный червь, посмел оружие в руки взять.

Пока ехали воины, пока стоял сосед белый как мел, в ногах силу потерявший, с месту двинуться и вовсе неспособный — вон и по штанам уже потекло, понял негодяй, какое ужасное преступление свершил. Так вот пока ехали, смотрел он на соседа и горестно головой качал. Да вспоминал, как они с ним в детстве, бывало, в поля играть убегали, а потом вернутся, накостыляют им конечно, а оно как же без этого? Мальцов бить надо почаще и посильнее, а то ведь не поймут ничего. Ему отец тогда руку вот сломал — от усердия это он, не со зла, всё ведь во благо Пирайи, чтоб понимал мальчишка, как оно должно себя вести в землях господаревых, ежели навозной кучей ты родился. Вспоминал Пирайи, как вместе они на улице с соседом-то слёзы горькие лили, что их вот так, да так вот сильно и всё печальнее и тоскливее становилось ему.

Воины доехали до едва живого от ужаса соседа и стали коней привязывать. Потом о двадцатине спросили. Один из воинов господаревых, на меч глянул, спросил чего без ножен меч тот, заржавеет ведь…, а потом пошли за коровами соседскими, что как двадцатину оставил он со вчера ещё.

Люди из домов выходили, у дверей кучками сбирались и смотрели, глазами круглыми, а Пирайи тот и вовсе чуть на месте и не помер.

Воины господаревы, коров забрали, посоветовали соседу ножны обязательно купить, мол, без ножен мечу никак — тут пошутили они, мол, оно как с одиночеством мужским. Вот как мужчине к мечу своему природному ножны нужны, шоб меч свой там иногда прятать, так и мечу из стали они надобны обязательно…

И уехали.

Село долго им вслед смотрело. Потом сосед пискнул как-то странно, и сознание потерял, прям на улице той и свалился…, да. Улица эта. Пирайи глянул себе под ноги и плюнул. Слюна попала в камень новенькой мостовой и стекла в щель между камнями теми. Новая мостовая вот и щели в ней. Время пройдёт, пылью забьёт их, как ровная дорога будет, это да…, всем селом ходили к замку господаря. Даже младенцев с собой взяли и все пошли — челом бить у ворот замка, да молить господаря, разрешить им самоуправство это, мостовую себе сделать. Годов-то уж много прошло, у кого и золотой завалялся, а у кого и серебряных десяток нашлось.

Вот и решили они себе дорогу справить хорошую, а то, как зима начнётся, так дождями всё и размоет, ни проехать, ни пройти. Как зима, так все в грязи по уши и ходят, а в самые холодные дни зимние и вовсе через громадные лужи, разве что на лодке и можно перебраться. Копил народ на разное, монеты те. Да вот посовещались…, то же, тьфу, совещались они. И ведь говорил Пирайи — к господарю нужно идти, молить его, что б разрешил он им посовещаться, да посредь села собраться на площади пред статуей Милостивой Привы. Так нет же — взяли и собрались. А господарь и ухом не повёл. Пирайи из-за угла дома своего всё смотрел, всё ждал, когда уже воины господаревы приедут непотребство это мечами, дубинами пудовыми разгонять и всех подряд казнить, и сношать, за повинность такую. Ждал, ждал, а нет никого. Не вытерпел он — ладно односельчане, но ведь и ему достанется, как прознает господарь о такой повинности жителей сельских. И побежал, Пирайи в замок, да пред воротами ниц пал и завыл истошно о преступлении селян села его Богами проклятого. Завыл о том, как Барг головы им замутил, что не со зла, что не надо всех казнить, что достаточно палками побить и посношать девок молодых, а карать казнями не нужно, что добрые они все, то Барг всё виноват, ведь он их попутал, с пути да посбивал их всех.