Лаура Кнайдль - Рождение магии [litres]

– Вот черт! – ругнулся полукровка и схватился за первый из многочисленных ключей. Он попытался открыть им свои кандалы.

Ну конечно .

– Выпусти меня! – прошипела Зейлан. – О своих кандалах ты можешь позаботиться и позже.

Полукровка прервал свое занятие и посмотрел на девушку. Зейлан почти боялась, что он станет возражать ей. Но вместо этого он запер свою собственную камеру, чтобы создать гвардейцу дополнительное препятствие после пробуждения, и подошел ближе, чтобы найти подходящий к ее двери ключ. Зейлан никогда еще не видела полуэльфа так близко, по крайней мере, не в его естественном облике, когда он не пытался быть похожим на Неблагого фейри. Мужчина выглядел удивительно человечным с его карими глазами, темными волосами, шрамом на шее и темными кругами под глазами, которые стали следствием бессонных ночей, во время которых полукровка то и дело ворочался с боку на бок.

– Вот он, – сказал полукровка, когда один из ключей, наконец, щелкнул в замочной скважине. Но вместо того, чтобы повернуть ключ, мужчина снова вытащил его из замка и на шаг отступил от камеры Зейлан.

– Что это значит? – Зейлан еще крепче прижалась к решетчатым прутьям своей клетки. – Отпирай уже!

Полуэльф издал прерывистый смешок и покачал головой.

– Чтобы ты могла наброситься на меня? И не подумаю. Ты сможешь уйти, как только уйду я.

– Дай мне ключ! – Зейлан протянула руку сквозь прутья решетки, прижавшись лицом к прохладному металлу. При этом она попыталась ухватиться за полукровку. Но в ее пальцах оказался лишь воздух.

Мужчина отстегнул от связки подходящий ключ и положил его на пол перед клеткой Хранительницы. Достаточно далеко, чтобы добраться до него было затруднительно, но не невозможно, если девушка окажется готова вывихнуть себе плечо в попытках дотянуться до ключа.

Гневно сверкнув глазами, Зейлан опустила руку. Она ненавидела это чувство бессилия и жаждала, чтобы магический меч снова стал продолжением ее руки. Клинок помог бы ей, несмотря на разделяющее их расстояние, выбить с лица полукровки это самодовольное выражение.

– Если ты не отдашь мне ключ, я буду звать на помощь. Громко.

Полукровка вызывающе вскинул бровь.

– Давай.

Зейлан стиснула зубы. Сукин сын! Он видел ее насквозь. Конечно, она не станет кричать. Один звук, и подземелье в мгновение ока набегут Неблагие, и тогда уже девушка точно попрощается и с ключом, и со свободой. Зейлан в своей жизни совершила уже много глупостей, но настолько глупой она, конечно, не была.

– А я-то думал, – сказал полукровка и сунул связку ключей в карман брюк, вероятно для того, чтобы потом позаботиться о своих кандалах. – Удачи тебе в побеге! Желаю всего самого наилучшего.

Полукровка в последний раз взглянул на гвардейца, потерявшего сознание, который теперь лежал в его камере, и направился к выходу.

Зейлан сжала руки в кулаки.

– Эй, полукровка!

Он остановился, не оборачиваясь.

– Что?

– Если мы когда-нибудь снова встретимся, я убью тебя.

Он засмеялся.

– Прощай, Зейлан!

Рихволл , прочел Ларкин на полуистлевшем указателе, покрытом коркой из птичьего помета. Мужчина никогда не слышал об этой деревне и даже не планировал останавливаться где-то на ночь, но его последняя трапеза, состоявшая не из вяленых фруктов и вяленого мяса, была уже несколько дней назад. И ему не терпелось поохотиться на эльву, которая якобы поселилась в этой части тернового леса.

Слухи о черной птице, которая выклевывала жителям глаза из черепов, дошли до Ларкина и возбудили его любопытство. Но предполагаемая эльва на поверку оказалась не чем иным, как необычайно крупной вороной.

А как быть с глазами? Вероятно, это была всего лишь потрясающая история, которую родители рассказывали своим детям, чтобы удержать их подальше от леса. Тем не менее Ларкин прикончил птицу, чтобы положить конец сказкам.

Он оторвал взгляд от загаженного щита и последовал по земляной тропинке в сторону деревни, которая предстала перед ним во всей своей зимней красоте. Крыши были покрыты ослепительно белым слоем снега, из печных труб поднимался дым. Ларкин угадывал мерцание пламени каминов за закрытыми ставнями, а под его сапогами хрустел выпавший днем снег. Картина могла бы показаться идиллической, если бы не это безмолвие. Правда, уже наступила ночь, но еще не настолько глубокая, чтобы все жители уже лежали в своих постелях. Тем не менее звуки будничной жизни стихли. Казалось, над деревней нависла абсолютная тишина, но Ларкин услышал шепот, который обычный человек не воспринял бы.

Ларкин был один на улице, и какое-то нехорошее чувство охватило его. Больше всего ему хотелось вытащить из ножен на спине свой связанный огнем меч. Но он не уступил этому желанию. Ничто не указывало на предстоящий бой. Он просто явно стал более подозрительным с тех пор, как начал зарабатывать свои деньги, охотясь на человеческих подонков.

Раньше Ларкин верил в добро в человеке – так его воспитывали в храме. И люди, служившие Свободной земле, укрепляли в нем это убеждение. Но постепенно его вера рушилась. С тех пор как он стал Хранителем, в Тобрии многое изменилось. Во время своих немногочисленных визитов в Смертную землю Ларкин этого не замечал, но теперь он понял разницу. Люди вообще стали более недружелюбными. Гвардейцы – более жестокими. Воры – более дерзкими. Такое ощущение, что каждый стал нарушителем закона. Все пытались выудить монеты или другие преимущества для себя здесь и там, невзирая на людей, которые при этом будут обмануты.

Ларкин углубился в окрестности и осмотрелся. Главной улицы здесь не было – только узкие дорожки пролегали между домами, расположенными видимо, вокруг деревенской площади, похожей на ту, что была в столице, в Амаруне. Но, в отличие от него, здесь не было ни первого, ни второго кольца. Все без исключения хижины создавали впечатление, будто они были из четвертого или пятого кольца. Было видно, что крыши здесь уже чинили не один раз, а двери едва держались на петлях.

Только одно-единственное здание могло быть по меньшей мере из третьего кольца – таверна. Перед хижиной в земле торчала вывеска, такая же потрепанная, как и дорожный указатель. Буквы, вырезанные на дереве, возвещали, что трактир носит название «Трилистник».

Из глубины таверны доносились сдавленные голоса.

– Я не хочу, чтобы моя дочь видела его таким. Это жестоко! – услышал Ларкин крик женщины, прежде чем распахнул дверь в помещение. Разговоры тут же смолкли. Взгляды всех собравшихся устремились на него, отчасти подозрительные, отчасти гневные. Даже хозяйка за стойкой не выказала радости, завидев нового гостя. Очевидно, Ларкин прервал спор, которому лучше было бы не мешать.