Элизабет Хэнд - Женщина-кошка

Минуту спустя так же благополучно приземлилась и Пейшенс. Она посмотрела вслед мальчику, который уже бежал к своей заплаканной матери.

– Спасибо вам, спасибо вам обоим! Благослови вас Бог! – сказала та Тому и Пейшенс, обнимая своего буквально чудом спасенного ребенка.

Пейшенс улыбнулась в ответ и повернулась к Тому, который с изумлением смотрел на нее.

– У меня просто нет слов! Это поразительно! Как это получилось у тебя... Ведь это... Это выше человеческих сил.

Пейшенс, не отвечая на сумбурные вопросы Тома, бросилась к нему и крепко обняла. Их уже окружила толпа видевших все произошедшее. Они, перебивая друг друга, принялись высказывать Тому и Пейшенс свое восхищение. Пейшенс только улыбалась. Они поспешили прочь от этого злополучного аттракциона, но остаться наедине им так и не удалось, еще очень долго по дороге к детскому центру их благодарили и поздравляли.

– Я не знаю, как ты это сделала, но могу точно сказать, что я потрясен, – сказал Том, когда их, наконец, оставили в покое.

– Том, я видела, что делал ты, и должна сказать, что я тоже потрясена, – Пейшенс сжала его руку. –Ты был просто великолепен!

– Это-то ладно... Но вот как ты... – тут он замолчал, он вспомнил, как Пейшенс бросилась ему в объятия. Все остальное стало неважно в сравнение с этим.

– Ну, ты жива? Столько пережить... – спросил он уже совсем другим тоном.

– Жива и здорова, – пробормотала Пейшенс и крепче прижалась к своему спутнику.

– Итак, – сказал в ответ Том, – сахарная вата, раз. А потом это чертово колесо, два. Ты дважды за сегодняшний день рисковала жизнью.

Он с надеждой посмотрел на Пейшенс:

– По-моему, тут есть что отпраздновать. Может быть, пообедаем вместе? Или...

Пейшенс печально покачала головой:

– Я бы хотела... Да нет, я правда хочу. Но никак не могу. Только не сегодня вечером.

– Да? – Том выглядел очень опечаленным.

– У меня на сегодня запланировано неотложное дело.

– Я думал, тебя уволили.

– Ну... да, конечно, уволили. Но ты сам понимаешь, мне нужна новая работа. Вот я и собиралась... э-э, ну, подумать над своим резюме.

Пейшенс и сама чувствовала, что это очень слабое оправдание, но ничего лучше придумать с ходу не могла.

Том ничего не ответил, только грустно посмотрел на нее и наконец кивнул:

– Ладно. Вообще-то у меня тоже всегда есть неотложная работа. Преступления совершаются постоянно, даже непосредственно в эту минуту кто-нибудь где-нибудь нарушает закон. Я должен сделать этот город самым безопасным местом на земле. Что может быть неотложнее?

Пейшенс улыбнулась.

«Вот это парень!» – подумала она.

– Что ж, неплохое занятие, – мягко ответила она.

– Но ты мне пообещай кое-что!

– Да, конечно. А что?

– Не заставляй меня слишком долго ждать новой встречи! Не то чтобы мне не нравилось все время о тебе думать, но... – Он тяжело вздохнул и посмотрел ей в глаза: – Это начинает мешать моей работе.

Пейшенс возвращалась домой с таким чувством, будто гелий, которым надували праздничные воздушные шарики, проник и в ее кровь. Она поймала себя на том, что, поднимаясь по лестнице, как девчонка прыгает по ступенькам и что-то напевает себе под нос. Придя домой, Пейшенс вытащила из-под кровати свой кожаный костюм и маску (туда она их забросила прошлой ночью) и вдруг остановилась.

Лучи вечернего солнца падали на ее рабочий стол, а там лежала та самая книжка, которую ей прислала Офелия, глянцевая обложка поблескивала на солнце, и создавалось впечатление, что это сияет изображенная на ней золотая статуэтка кошки. Пейшенс посмотрела на книгу и села за стол, по-прежнему не выпуская из рук одежды, словно и не собираясь задерживаться надолго.

«Я ведь даже не собираюсь ее читать. Я только загляну. Одним глазком, – подумала она и улыбнулась. – Я же не делаю ничего плохого. Ведь это всего лишь книжка!»

Пейшенс зажмурила глаза, открыла книгу и принялась ее листать. Остановившись на первой попавшейся странице, она прочитала заглавие: «Поэт и дочь чернильщика».

Япония эпохи Хэйян

В те времена, когда страной правила та, что будет известна потомкам как императрица Печальная Ива, жил в одном отдаленном городе поэт, которого звали Га Шо. Он жил, как живут все бедные поэты, питаясь мечтами и спитым чаем, но что поддерживало его больше всего, так это мысли об одной прекрасной девушке, горничной фрейлины императрицы Печальной Ивы. У этой девушки не было имени, а вернее. Га Шо не знал его. Он и видел-то ее всего раз, когда она шла за паланкином своей госпожи: они проследовали вдоль канала, через мост, ведущий за город, – и скрылись из глаз. Подол ее кимоно был испачкан в грязи и гниющих водорослях, но лицо (хотя он почти не разглядел ее лица, ведь она шла, опустив голову и закрывшись длинным рукавом), лицо было прекрасно, кожа – белой и гладкой, как рисовая бумага, глаза с длинными ресницами – как цветы хризантемы. Он стоял на мосту, пропуская пышные носилки. Его красавица прошла совсем рядом – и он уловил сильный аромат куробо, сладкий запах тянулся за ней, как шлейф. Поэт вдохнул его, как вдыхают теплый ветер весны. За это благоухание и за красоту ее глаз поэт прозвал девушку Прекрасным Цветком. И всегда так обращался к ней в своих мечтах.

После смерти отца Га Шо получил в наследство небольшую сумму денег, – небольшую, но вполне достаточную для того, чтобы спокойно жить в маленькой комнатке на самой окраине города. Он сидел у крошечной, не больше человеческого кулака, жаровни и писал стихи на свитках рисовой бумаги. Все они прославляли красоту Прекрасного Цветка, ее доброту, набожность и добродетель (хотя главным образом он говорил все-таки о ее красоте). Он не знал, что его любимая была злой и сварливой, что голос у нее был как треск веток, что она играла с другими девушками в азартные игры и у нее уже был значительный долг, который она не собиралась отдавать, что по ночам она храпела, а ее дыхание слишком часто, и даже по утрам, пахло сливовым вином, что она встречается с молодым, симпатичным императорским садовником, что она флиртует и с двоюродным братом этого садовника, а иногда, под настроение, с другом этого брата (друг тоже работает в императорском дворце, на черной кухне).

Я не буду здесь упоминать имя, которым все эти мужчины ее зовут, скажу лишь, что это прозвище далеко не так лестно, как Прекрасный Цветок.

Ничего такого не было в стихах Га Шо, и, наверное, к лучшему: чем меньше в стихах правды, тем приятнее их читать.

Га Шо был очень беден, однако это не помешало ему завести кошку. Это было очаровательное создание, У нее был короткий, обрезанный хвост (так уж было принято в то время и в той стране), светло-голубые глаза и черные лапы. Может быть, она не была так же хороша, как Прекрасный Цветок, но манеры у нее были куда лучше. Самым примечательным в этой кошке был ее цвет, рыжий, почти красный, – цвет залитой кровью бронзы. Суеверные люди полагали, что такие красные кошки наделены особой, магической силой. Таких кошек называли Кинква Нэко, что значило Золотой цветок, но Га Шо, хотя и был очень сентиментальным, особенно если дело касалось женщин, не был по-настоящему суеверным. Он называл свою кошку Острые Ушки.