Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Hasta bueno, – буркнул он, вставая. – Увидимся завтра.

Не сказав больше ни слова, испанец и монах покинули фургон.

После их ухода под тентом повисла неловкая тишина. Шольц, весь мокрый и испачканный, уже залез обратно, разминал ушибленное плечо и бросал на гистрионов сердитые взгляды.

– Раз уж вы зашли, может, супчику? – предложила маркитантка.

Музыканты переглянулись.

– А супчику так супчику, – сказал за всех здоровяк Рейно и снова оглядел собравшихся. Вздохнул. – Но теперь, когда эти ушли, может, вы всё-таки скажете, чего затеяли, а? Октавия?

– Она уже сказала, – ответила за всех Ялка. – Нам нужно быть на казни, вот и всё.

– Так и что? – с детским простодушием спросил дер Тойфель, принимая из рук мамаши миску с супом. – Раз нужно, идите. Хотя я всегда не понимал, чего вас, молодух, влечёт на такое позорище. Но да бог вам судья… Феликс, ложка есть?

– Свою иметь надо.

– Моя сломалась. Так, что я говорил-то… Ах да. Хочешь, так иди! Чего страдать?

– Я не могу. – Ялка покачала головой и положила ладонь на живот: – Нас задавят в толпе.

– О… – Тойфель чуть не подавился и покраснел. – Да… Об этом я не подумал.

– Это не всё, – сказал Фриц. – Мне и брату Томасу нужно быть рядом с ней.

– Почему?

– Потому. А наставник брата Томаса, брат Себастьян, меня знает: он меня разыскивает.

– Зачем?

– Затем! – огрызнулся Фриц. – Чего ты всё время спрашиваешь? Тебе какая разница? Так надо. Ешь свой суп. Больше я ничего не скажу: всё равно ты не поймёшь.

По лицам гистрионов было видно, что они напряжённо размышляют над сказанным, но решающее слово, видимо, оставалось за Моргенштерном. А тот ничего не говорил, только покусывал губы. Суп в его миске остался нетронутым.

– Ни черта не понимаю, – наконец признался Рейно. – Коли вы туда рвётесь, на то есть причина. А при чём тут мальчик в рясе, не пойму. Или он тоже не настоящий монах?

– Нет, этот настоящий.

– Никогда не доверял этим испанским попам. Но ладно. Надеюсь, он на вашей стороне. Знаешь, девка, а пожалуй, мы поможем вам.

– Как?

– А это уже наше дело. Приходите завтра к нам, Фриц покажет дорогу. Эй, братва, кончай жрать: собираемся. Хозяйка! Мы берём бочонок и уходим. Тойфель, расплатись. Октавия! Долго ты ещё собираешься тут сидеть? Проснётся твой итальяшка, с ума сойдёт. Ты с нами?

– Фриц меня проводит.

Рейно покачал головой:

– Нет, так не годится. Кто-нибудь, останьтесь, присмотрите за ними.

– Я присмотрю, – внезапно подал голос Йост, который после кутерьмы забрался в угол и сидел там, серый и незаметный. – Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать.

Предводитель гистрионов некоторое время смотрел на него.

– Хорошо, – сказал он, наконец приняв решение. – Мы уходим, поэт. Полагаюсь на тебя, раз так.

И они удалились. В повозке сделалось просторно.

– Нам нужен лазутчик, – вдруг сказал Фриц.

– Что? – спросила Ялка. Остальные тоже посмотрели на него с недоумением.

– Кто-то невидимый, на кого не обратят внимания. – Фриц задумался и вздохнул. – Карел-с-крыши подошёл бы, но где ж его найти…

– Я могу! – сказала Октавия. – На меня не обратят… А что надо делать?

– Сиди уж… не обратят. Нет, нужно что-то другое! Как Жуга учил: «Стань вторым деревом, чтобы тебя не видели». Хм. – Он потёр запястье. Октавия вдруг обратила внимание, что камешки на его браслете странно поблёскивают, словно там, внутри, вспыхивают и гаснут огоньки. – Хм! – уже с новым выражением повторил Фриц. – А знаешь, Кукушка, я мог бы оживить что-нибудь! На время. Заколдовать какую-нибудь вещь. Я знаю как: мне травник объяснял, что надо «отделить» часть себя, и пусть она умеет только что-нибудь одно. Подсматривать, подслушивать… на волынке играть…

– Фриц, Фриц, постой, погоди. – Ялка протянула к нему руку. Другой рукой она всё ещё держалась за живот; ногти у неё были неровные, обгрызенные. – Ох, дай сообразить… Тебе нельзя колдовать: ты неразумно тратишь силы. Ты надорвёшься, можешь даже умереть! Помнишь, чем это кончилось в прошлый раз?

– Сравнила! – фыркнул тот. – Я же пытался спрятать сразу двоих!

– Всё равно, – упорствовала девушка. – Где мы возьмём такую вещь, чтобы она могла летать или, на худой конец, ходить? Такое невозможно. Даже та волынка только играла, а ходить не могла, у неё же ног-то нет. И не бывает вещей с ногами, разве только стол или табурет… Нет таких вещей.

– Есть! – вдруг сказала Октавия. – Вот у него есть ноги.

И протянула деревянного Пьеро.

Все онемели. Стало слышно, как капли шлёпают по лужам.

Первым нарушил молчание Шольц.

– Когда судьба оставляет свои знаки, – сказал он, – она оставляет их везде. Не иначе сам господь надоумил тебя взять с собой эту куклу, девочка. – Он повернулся к Фрицу: – Берись за дело, парень. Берись за дело, если можешь, и делай его хорошо.

Полог палатки всколыхнулся, пропуская то ли ветер, то ли небольшого зверя – собаку или что-то в этом роде. Человек, лежащий в углу на отсыревшей соломе, поднял голову, прищурился и различил во тьме маленькую фигурку.

– Господин Лис… – позвали из темноты. – Господин Лис…

– Кто… кто здесь? – спросил человек и закашлялся. Голос у него был хриплый, словно скрип несмазанных петель. Он часто сглатывал, казалось, он с трудом подбирает слова. – Кто?.. – снова повторил он и умолк, всматриваясь в тишину и вслушиваясь в темноту.

– Это я, господин Лис, – грустно ответил тонкий голосок. – Здравствуйте.

Здоровался загадочный некто, будто прощался.

– Здравствуй… – В голосе человека послышалось удивление. Он оглянулся на вход. – Тебя… прислали стражники?

– Нет. Меня прислала Кукушка.

Человек с трудом подобрал ноги под себя и сел. Руки его были связаны за спиной, умело и без всякой жалости – он едва мог ими шевелить. Судя по тому, как он оглядывал палатку, он прекрасно видел в темноте, тем паче что как раз в эту минуту луна вышла из-за туч.

А перед ним стояла кукла, человечек ростом в пол-аршина, с набелённым лицом, в чёрном балахоне и чёрной шапочке, скорее нарисованной, чем действительно надетой. И что самое удивительное – на вид кукла была вполне себе живая: двигалась, глядела, даже говорила. Это было настолько неожиданно, что узник невольно бросил взгляд наверх – посмотреть, не притаился ли на крыше кукловод, который дёргает за ниточки. Но кукловода не было, как не было и ниток. Деревянный мальчик жил, говорил и двигался сам по себе.

– Кто ты? – спросил человек, сидящий на соломе. – Кукла, да?

– А кто ты ? – вместо ответа прозвучал вопрос.

– Меня… – начал человек, но осёкся и прислушался к себе. – Я Якоб, – наконец сказал он, хотя и несколько неуверенно. – Брат Якоб, да?

Кукла покачала деревянной головой.