Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

Внезапно по толпе пронёсся ропот – это в компании пяти офицеров появился Филиппо да Сильвестра, надевший по такому случаю начищенный панцирь, короткий плащ и высокий чёрный морион с плюмажем и богатой чеканкой. Отдельно и чуть позади на сидячих носилках несли раненого брата Себастьяна, его сопровождали стражники и брат Томас. Монах выглядел измождённым, даже отсюда, издалека девушку поразила его землистая бледность. Ближе к костру сгрудились музыканты. Ялка поискала среди них Фрица, но не нашла, а увидела только круглую рожу кукольника – тот вертел головой и словно высматривал в толпе кого-то и не мог найти. Девушка подняла глаза и вздрогнула, наткнувшись на сложенный костёр. «Напрасно я волновалась, что не будет видно», – подумала она. Что да, то да: палач позаботился, чтобы костёр можно было разглядеть отовсюду.

В отличие от всех, травник появился без шума. Наоборот, его сопровождала тишина, кругами расходящаяся по толпе по мере того, как его вели к костру. Ялка, как ни готовилась к этому моменту, была застигнута врасплох. Нож, которым она резала окорок, соскользнул и рассёк ей ладонь. Боли она не почувствовала. Солдаты замирали, переставали двигаться, жевать и долго смотрели травнику вослед. Там, где его провели, долго не смыкался живой коридор, будто люди боялись наступать в его следы. Никто не ругался, не зубоскалил, разве что ворчали в бороды. Многие стаскивали шляпы и береты и осеняли себя крестным знамением. Травник шёл с опущенной головой, ни на кого не глядя; на нём была только старая холщовая рубаха, короткая, как sanbenito, но не sanbenito; руки были связаны за спиной, один стражник держал конец верёвки, ещё двое поддерживали травника с боков под связанные локти; всех троих Ялка видела впервые. Башмаков на травнике не было. Иногда к нему тянулись руки – не ударить, а коснуться, словно чтобы удостовериться, что он настоящий, но стражники отталкивали их. А Жуга всякий раз поднимал взгляд, и Ялка видела, что губы его шевелятся, но не могла отсюда различить, что он говорит. И лишь когда его провели относительно близко, сумела расслышать тихое «Pax vobiscum». Травник не ругал, не проклинал своих палачей, только благословлял . В этом не было смирения надлома, как не было и гордыни, это было что-то другое, словно он просто не мог поступить иначе, а почему – Ялка не понимала. Ряды испанцев волновались. Отсюда, вниз и по склону холма, вдаль уходили головы, головы, головы: непокрытые волосы, перья на шляпах и разрезанных беретах, плюмажи на шлемах, пехотные салады кнехтов, морионы пехотинцев, каски пикинёров… Всё это напоминало бы толпу на рынке, когда б не вопиющие неподвижность и молчание. Ни весёлого коловращения, ни звуков музыки, ни споров, ни смеха. Впрочем, смешки появлялись, бегали в толпе испуганными зверьками и тотчас пропадали. Все были возбуждены, но никто не ждал забавы или развлечения.

Травника возвели на помост, где уже стоял палач с помощником – не покойный Золтан Хагг, а полковой палач с красным пером на шляпе. Откуда-то достали цепь, несколько раз обмотали травнику вокруг груди и живота, привязывая его к столбу, затем послышались глухие удары – это конечные звенья садили на гвоздь. Травник оставался неподвижен, только смотрел по сторонам. В голове у Ялки был туман. Маркитантка одёрнула девушку, чтобы та пошевеливалась, но посмотрела на помост и махнула рукой. Отвернулась, занявшись чем-то другим. И Ялка так и глядела, высунувшись наружу, перегнувшись через борт, и проворонила момент, когда её тронули за руку. Охнула, опустила глаза и увидела Фрица.

– Ты!..

– Тихо, не шуми. Дай руку, помоги нам влезть.

– Кто там ещё?

– Да девчонка! Увязалась, понимаешь…

– Я не увязалась, мне надо! – пискнула Октавия, увидела девушку и запоздало прибавила: – Ой! Здрасьте…

Ялка протянула руку, и они полезли внутрь. Солдаты, обделив вниманием повозку, все как один пялились на возвышение, где палач зачитывал приговор. До слуха девушки доносились обрывки фраз: «…означенные гёзы и еретики…», «…лазутчика мятежников…», «…самовольное присвоение…». Травник внимал молча, оставаясь неподвижным. Волосы вокруг его тонзуры взъерошились и торчали во все стороны – у него не было возможности даже поднять руку. Ялка видела, что теперь он смотрит на них и только на них, не отрывая взгляда от повозки. Издалека было не различить выражения лица. Несмотря на все усилия музыкантов, им всё равно не разрешили подкатить фургон ближе – искры могли подпалить парусиновый верх. И так пришлось распрячь и увести лошадей – те испугались бы огня. Маркитантка за спиной девушки крестилась и тихо шептала молитву.

– Девочка, – непослушными губами произнесла Ялка, не глядя на Октавию, – зачем ты пришла сюда? Здесь не место детям.

– Я… – Октавия запнулась, но нашла в себе мужество продолжить: – Мне велели .

– Кто велел? Этот ваш кукольник?

– Нет, не он.

– А кто?

– Я… не скажу. Потом скажу!

К дровам поднесли факел. Палач обошёл вокруг костра и поджёг дрова с трёх сторон – во имя Бога Отца, Бога Сына и Бога – Святого Духа. Толпа возбуждённо загомонила и подалась вперёд, все вокруг подпрыгивали и становились на цыпочки. Огня пока видно не было. Белёсый дым пополз в сторону фургона, все начали кашлять, ругаться и вытирать глаза. Ребёнок у Ялки во чреве вдруг толкнул её, и она ухватилась за фургонные дуги. Порез открылся, руку начало саднить, на серых досках замаячили тёмные кляксы.

– Отвернись, – потребовала Ялка, ощущая дурноту.

Октавия не отвернулась и не ответила, продолжая смотреть на разгорающийся костёр с каким-то странным, недетским упрямством, сморщившись и оттопырив нижнюю губу, будто выполняла неприятную, но в высшей степени необходимую работу. Носик её подрагивал, она, казалось, вот-вот разревётся, но в глазах читалось что угодно: отвращение, страх, только не любопытство. В этом маленьком человечке был железный стержень. «Да что ж это! – подумала Ялка. – Если это дитя способно выдержать подобный ужас, стало быть, и я должна… должна… Господи! А что я должна? Что мне нужно делать? Господи, придай мне сил!»

Она беспомощно огляделась, и в этот миг воздух сотряс ужасный, страшный крик – вопль человека, которого сжигают заживо. Октавия ахнула, закрыла лицо ладонями, отвернулась и спрятала личико в Ялкиных юбках, но через миг обернулась и снова стала глядеть на костёр. По щекам её текли слёзы. У Ялки всё плыло перед глазами. Она почувствовала, как Фриц толкает её в бок, повернулась и увидела, как он что-то говорит, но не расслышала ни звука – между ними словно опустилась прозрачная стена. Во вселенной не осталось ничего, кроме этого немыслимого крика травника, он словно выключил всё остальное. Мальчишка что-то кричал ей, потом задержал свой взгляд на её раненой руке и вдруг, по какому-то наитию, выхватил из-за пазухи стилет. Ялка равнодушно подумала, что он, наверное, хочет ударить её, и испугалась, но только на миг, и то за своё нерождённое дитя. Но Фриц полоснул себя по ладони и выставил руку вперёд жестом, которым издалека гасил свечу. «Кристиан!» – прочитала она у него по губам. – «Кристиан!»