Джон Норман - Моряки Гора

Такие женщины, будучи столь желанными и страстными, безусловно, приносят самые высокие прибыли на рынке.

— Я боюсь её, — повторила Альциноя. — Я сделаю всё что угодно, лишь бы избежать её ударов.

— Но каково это, чувствовать себя объектом её применения? — настаивал я.

— Мне обязательно надо отвечать на этот вопрос? — уточнила она.

— Разумеется, — кивнул я.

— Я люблю это, — прошептала бывшая Леди Флавия.

— Продолжай, — потребовал я.

— Это обязательно? — снова спросила девушка.

— Да, — отрезал я.

— Это трудно понять, — вздохнула она. — Я не знаю, дано ли мужчине понять это.

— Говори, — бросил я ей.

— Это было что-то, что я осознала, — начала Альциноя, — когда начала замечать в себе, в своём теле, определённые потребности и чувства. Их было трудно понять. Я смотрела вокруг, и видела невероятные, глубокие различия между мужчинами и женщинами. И тогда я поняла, что, то ли по своей собственной природе, то ли желанием Царствующих Жрецов, я принадлежала к иному, отличному от мужчин виду, я была женщиной. И я начала задаваться вопросом, почему так произошло, и что это могло бы означать. Как я должна к этому относиться? Что это значило для моего пола и для меня, к этому полу принадлежащей? Так или иначе, я ощутила себя частью этой огромной разницы и единства. Мужчины были такими агрессивными и властными, честолюбивыми и амбициозными, сильными и гордыми, такими естественными и бескомпромиссными. И это пугало. А с другой стороны мы, такие маленькие, слабые, нежные, тонкие и красивые. Кто был господином, а кому было предначертано быть в рабстве? Следовало ли мне отрицать свою природу? А как же те чувства, те потребности, что наполняли меня? Должна ли я продолжать притворяться мужчиной, если на этом пути меня всё равно ждёт неудача, или же мне стоит послушать своё сердце и признать своё отличие? Нет, не только признать, но и приветствовать его, чествовать, наслаждаться им и радоваться! Разве быть рабыней не столь же значимо, не столь же великолепно и правильно, как быть господином? Действительно ли один лучше другого? Разве рабыня не нуждается в господине, а господин в рабыне? Разве каждый из них не будет неполон без другого? Конечно, я попыталась играть роль мужчины! Я попытался жить этой смешной низкопробной ложью. Я стремилась противостоять им, вместо того, чтобы с благодарностью встать на колени у их ног! Вместе с аналогично мыслящими женщинами, я погрузилась в игры власти. Пользуясь своей свободой, я сужала и ограничивала свободу мужчин. Я думала, что ненавижу их, хотя в действительности жаждала оказаться в их цепях. Я, как могла, использовала свой пол, расточая сердечность, намекая на расположение, чтобы влиять на мужчин, которые, ограниченные законами городов, воздерживались от того, чтобы, сорвав с меня вуали и одежды, поместить меня туда, куда я заслужила, в рабские наручники. И как естественно было то, что они должны были искать красоток в пага-тавернах, что они спешили уйти в набег на далёкие города, чтобы возвратиться оттуда с караванами женщин, очень похожих на меня, только голых и закованных в цепи. Точно таких же, как я и мои покорные, ненавистные рабыни, женщины находящиеся на подходящем для них месте в природе, сияющие, удовлетворённые, радующиеся тому, что у них есть владельцы! Как мы завидовали этим униженным, жалким, презренным штучкам, одетым в такие крошечные туники, что их тела были практически обнажены, их неснимаемым ошейникам, так плотно охватывающим их шеи, их отмеченным бёдрам. Да, завидовали, несмотря на то, что они были всего лишь животными, которых все признают собственностью мужчин. Зачем я была так жестока со своими собственными рабынями, держа их вдали от мужчин, заставляя их страдать из-за моей собственной ненависти к себе? Да именно по этой причине, чтобы они, воя в страдании, на своей шкуре почувствовали моё собственное несчастье и лишения. А потом, к своему ужасу, я сама оказалась в ошейнике! Но я продолжала бороться с рабыней, живущей во мне, ровно до того момента пока не встретила мужчину, ноги которого я жаждала целовать.

— Можешь продолжать говорить, — подтолкнул я, на некоторое время замолчавшую девушку.

— Я — женщина, — вздохнула она. — Боюсь, господин не в силах понять правильность и восхитительность тех чувств, что охватывают женщину, когда она находится во власти мужчины. Она всем своим существом отвечает на его доминирование. В своём подчинении она наиболее полно, беспомощно и законно ощущает себя женщиной. Она не желает для себя никакого иного выбора. Она радуется тому, что оказалась в его власти.

Она говорила, а я вспоминал сотни и даже тысячи рабынь, виденных мною на улицах Ара, Джада, Брундизиума, Темоса и других мест. Перед моим мысленным взором всплывали колеблющиеся в мерцающем свете масляных ламп бёдра танцовщиц, фигуры рабынь, предлагавших пагу, протянутые руки девушек на полках, просящих купить их.

— Я хочу быть рабыней, — заявила бывшая Леди Флавия, — я люблю это. Я — рабыня. Я желаю быть той, кто я есть. Смогу ли я быть счастливой, если не буду таковой? Безусловно, я боюсь быть рабыней. Ведь я знаю, что может быть сделано со мной и как ко мне можно относиться. Но я рада ошейнику на своей шее, поскольку я ему принадлежу.

— Ты просто рождена для того, чтобы быть особым видом рабыни, — заключил я.

— Да, я понимаю, — улыбнулась она, — рабыней для удовольствий.

— Как и все остальные, — добавил я.

— Даже когда я, давно, ещё в Аре, для маскировки надела на свою шею ошейник, — сказала она, — уже тогда я почувствовала себя встревоженной, взволнованной, возбуждённой сексуально. Думаю, господину нетрудно будет представить, каково мне было, когда ошейник на меня был надет другим, мужчиной, и избавиться от него я не могла. В его ошейнике моё тело словно ожило, пробудилось сексуально. Это не просто намекало, это кричало мне, что я — самка, рабыня, сексуальное существо, женщина не своя собственная, а та, которая принадлежит другому, подобно тому, как мог бы принадлежать другому верр или тарск, быть во власти кого-то, кто может обращаться с ней так, как ему вздумается, и кого она должна стремиться ублажить. Даже оставаясь белым шёлком, я могу начать чувствовать то, что может случиться со мной, во что я буду превращена, насколько беспомощной я стану в муках страсти, насколько глубоко я буду зависеть от милосердия мужчины, как буду умолять и кричать, терзаемая своими потребностями.

Ну да, мне не раз доводилось слышать, проходя по улице мимо дверей таверны, как оттуда доносятся голоса девушек, в облегчении и благодарности вскрикивающих за кожаными портьерами альковов.

— Итак, я заключаю, — подытожил я, — что тебе нравится жить под угрозой плети.