Джон Норман - Моряки Гора

— Дисциплина должна поддерживаться на высоком уровне, — предупредил Лорд Окимото.

— Конечно, — кивнул Тиртай.

— Было бы разумно, сначала выслать группу разведки, — посоветовал Кэбот.

— Дым был красным, — напомнил Лорд Окимото.

— Тем не менее, — настаивал Кэбот.

— Значение этих сигналов — секрет, — добавил Лорд Окимото.

— Мы не сможем удержать наших людей, — заметил Тиртай.

Многие уже умчались вниз, стремясь поскорее занять место на одной из трёх, оставшихся у нас галер, или на многочисленных шлюпках, уложенных ярусами.

Пани не отрывали глаз от Лордов Нисиды и Окимото. Должны ли они использовать свои мечи?

Безусловно, это стоило бы нам потери десятков бойцов, и навсегда развело бы пани и моряков с солдатами на разные стороны баррикад. Сбылись бы наихудшие опасения Тиртая, и на большом корабле вспыхнула бы война, похоронившая все планы пани, независимо от того, какими они могли бы быть.

— Нет, — наконец, сказал Лорд Окимото.

— Мужчины должны быть вооружены, — заметил Лорд Нисида.

— В этом нет необходимости, — отмахнулся Лорд Окимото.

Однако Тэрл Кэбот, поднявшись по вантам футов на десять, так, чтобы его было хорошо видно, громко крикнул:

— Открыть арсеналы!

Его тут же поддержали приветственными криками, и наши парни поспешили к дверям оружейных комнат.

Он был не из тех офицеров, которые посылают безоружных людей в неизвестность.

Лорда Окимото такое самоуправство явно не обрадовало. Его, и без того не слишком широкие глаза превратились в узкие щели.

— Командующий, — сказал он Лорду Нисиде, — выходит за рамки его полномочий.

— Я объявлю ему выговор, — пообещал Лорд Нисида.

— Командующий, — добавил Лорд Окимото, — излишне осторожен.

— Он знаком с войной не понаслышке, — развёл руками Лорд Нисида.

— Сигнал был подан красным дымом, — напомнил Лорд Окимото.

— Верно, — подтвердил Лорд Нисида.

— Наши сигналы — секретны, — проворчал Лорд Окимото.

— По крайней мере, они таковыми были, — заметил Лорд Нисида.

— Я понял, — кивнул Лорд Окимото.

Мимо нас пробегали мужчины, спешившие на нижние палубы, к оружейным кладовым.

— Как их теперь разоружить? — осведомился Лорд Окимото.

— Многие из них всё равно вооружены, просто скрывают это, — развёл руками Лорд Нисида. — Если мы откажем в оружии тем, кого мы посылаем на берег, разве это не вызовет ответного недоверия?

— Может Ты и прав, — неохотно согласился Лорд Окимото.

— В первой партии на берег пойдут и наши люди, — предложил Лорд Нисида, — поровну от каждого из нас.

— Отлично, — поддержал его Лорд Окимото.

— Но основные силы мы оставим на борту, — продолжил Лорд Нисида. — они смогут развеяться, только после того, как только вернутся первые.

— Никаких ценностей не должно быть взято на берег, — напомнил Лорд Окимото.

— Само собой, — согласился Лорд Нисида, — это же касается и рабынь.

Рабыни, присутствовавшие на палубе, а таковых было большинство, лишь немногих оставили взаперти, встретили это известие с тревогой.

— Пожалуйста, Господа! — заплакали многие из них, становясь на колени и жалобно протягивая свои руки к морякам.

Им тоже не терпелось поскорее оказаться на берегу, почувствовать воду вокруг своих обнажённых щиколоток, песок под своими босыми ногами, коснуться камня, травы, живого дерева. Женские стоны и рыдания слышались со всех сторон. Многие стояли вцепившись в планширь, и со слезами на глазах смотрели на такую близкую, но такую недоступную землю.

Следует отметить, что на палубу, даже в эти дни максимальной свободы, так и не выпустили тех рабынь, которых и раньше всегда выводили с закрытыми капюшонами лицами. Лично мне казалось маловероятным, что эти особые невольницы, пусть и необыкновенно красивые, могли бы быть намного красивее остальных своих сестёр по цепям, что с палубы «Венна», что с «Касры». Сокрытие красоты, конечно, может быть всего лишь одной из возможных причин для того, чтобы упрятать рабыню под капюшон. Чаще всего это делается, чтобы подчеркнуть беспомощность рабыни, акцентировать её зависимость от хозяина. Например, в капюшоне рабыня, вероятно, будет дезориентирована, смущена, напугана и беззащитна. Бывали случаи, когда молодые люди, сбившись в группу, подлавливали непопулярную, надменную свободную женщину, надевали на неё капюшон, раздевали и по очереди использовали её как рабыню, после чего возвращали ей одежды и свободу. После такого она, сталкиваясь с тем или иным парнем, на улице или в помещении, в тот или иной момент, может начать размышлять, не является ли он одним из тех, кто наслаждался ею. Сможет ли она жить с этим? Почему тот товарищ улыбается? Каково значение взгляда, брошенного другим? Ловя на себе глаза любого мужчины, она хватает свои вуали и плотнее прижимает их к лицу. Подозревают ли другие свободные женщины, насколько она теперь отличается от них? Что если они узнают о случившемся? О том, что она, свободная женщина, была использована как рабыня? Не станут ли они избегать и презирать её, если узнают? Чьему удовольствию она послужила? Она знает, что их, тех, кто поимел её как рабыню, было несколько, но она не знает не одного из них. Сможет ли она вынести этот позор, это оскорбление, эту неуверенность, будучи той, кто не знает, в то время как другие знают и, глядя на неё, возможно, вспоминают? Пожалуй, девушка, обслуживающая клиента её хозяина в алькове пага-таверны, выглядит более счастливой. По крайней мере, она будет хорошо знать, кто её использует. К тому же, этот мужчина, скорее всего, захочет, чтобы рабыня знала того, кем был тот, кто проследил за тем, чтобы она вынесла долгие и мучительные восторги своей неволи. Чтобы она знала того, к кому она беспомощно прижималась, умоляя о большем. Также и свободная женщина, но уже к своему огорчению, может вспомнить зарождающиеся в её теле ощущения, своё прерывистое дыхание, и как её маленькие руки сначала трогали, затем держали, а затем и с благодарностью сжимали тело, во власти которого она лежала. Как они смеялись, когда спазмы, к её позору, сотрясли её тело. А потом, на краткое мгновение почувствовав вкус того, что могло бы означать, быть подвергнутой доминированию, она была возвращена к свободе, чтобы снова жить жизнь свободной женщины. Обычно такая женщина, погружённая в страдание и одиночество, опозоренная и оскорблённая, в неуверенности и смущении начинает бродить по высоким мостам, посещает удалённые улицы, блуждает без сопровождения за городскими воротами. Она ищет свой ошейник. Она манит его. Она умоляет о нём. А почувствовав, как с неё срывают одежды и связывают, она плачет не от горя, а от восторга.

Капюшон может также фигурировать в некоторых играх, например, когда он скрывает черты лица рабыни, используемой в качестве ставки. В чём смысл? В лотерее, что за камень в коробке галька или алмаз, что за рабыня в капюшоне, красотка или тарскоматка?