Джон Норман - Кюр Гора

— Это верно, — не стал спорить Кэбот, — и многие из воинов презирают лук, рассматривая его, примерно, как и Ты, как лёгкое оружие, как недостойное мужчины и, конечно, воина, использование которого оставляет позорное пятно на чести. Однако у меня противоположное суждение.

— Кюры не ищут благородство и честь у людей, — высокомерно сказал Лорд Грендель.

— Странно, — хмыкнул Кэбот, — а Зарендаргар делил со мной пагу.

— Прости меня, — тут же извинился Грендель.

— Вот что бы Ты сказал о человеке, который решил бороться с ларлами? — поинтересовался Кэбот.

— Что он дурак, — ответил Лорд Грендель.

— Вероятно, ему лучше было бы использовать копьё или лук, — предположил Кэбот.

— Разумеется, — согласился Грендель.

— Возможно, ларл даже мог бы счесть, что это с его стороны трусость или непорядочность, — усмехнулся Кэбот.

— Возможно, Ты прав, — признал Грендель, — но мужчина должен приложить все силы, какие он может.

— И так же точно, должен приложить их крестьянин-лучник. Только он не способен противостоять могущественным противникам, пришедшим на его землю, сражаясь на их поле и по их правилам.

— Он мог выбрать смерть, — пожал плечами Грендель.

— Возможно, — кивнул Кэбот, — но он мог бы предпочесть жизнь.

— Я всё равно думаю, что эта ветка — оружие труса, — упёрся Грендель.

— Крестьяне не трусы, — не согласился с ним Кэбот.

— Лук мне не нравится, — подытожил Грендель.

— Это не детская игрушка, — сказал Кэбот. — Это — мощное, эффективное оружие, требующее умений и навыков, чтобы использовать его с толком. Могучий воин, которому противостоят два противника, часто обречён, потому что один противник отвлекает его на себя, а другой наносит удар. Лучник может убить десятерых, прежде чем одиннадцатый добежит и убьёт его. Кто же тогда более грозный противник?

— Он не кажется мне благородным оружием, — заявил Грендель.

— Нож, — заметил Кэбот, — превосходит руку, но меч сильнее ножа, а копьё победит меч. Выходит, нож менее благороден, чем рука, а меч не так честен как нож, а уж копьё и вовсе бесчестное оружие?

— Нет, — буркнул Грендель.

— Тогда быть может, — поинтересовался Кэбот, — стрела не менее благородна по сравнению с копьём.

— Стрела может ударить из укрытия, а лучник оставаться невидимым, — указал на слабость в его рассуждениях Грендель.

— Точно так же может сделать нож, меч, копье и даже свинцовый шарик пращника.

— Верно, — согласился Грендель.

— К тому же, мне кажется, что Ты на удивление искусен с этим презираемым тобой оружием, — усмехнулся Кэбот, и махнул рукой Лите, чтобы она забрала венок, свисавший со стрелы.

Лорд Грендель на его шпильку не ответил, и тогда Кэбот спросил напрямую:

— Ты ведь практиковался, не правда ли?

— Да, — признал Грендель.

— Для чего? — полюбопытствовал Кэбот.

— Это — единственное, что мы можем противопоставить энергетическому оружию, — ответил он.

— Неужели Ты не хочешь благородно подбежать к ступеням дворца и сгореть заживо? — усмехнулся Кэбот.

— Нет, — буркнул Грендель.

— Вот и я не хочу, — кивнул Кэбот.

— Наделай больше стрел, — попросил Лорд Грендель.

— Сделаю, — пообещал Кэбот. — А затем мы должны присоединиться к драке.

— Я пойду первым, сегодня ночью, — сообщил Грендель. — Если восстание окажется успешным, Леди Бина, как предательница, будет в большой опасности. Я ей могу понадобиться.

— Забудьте её, — посоветовал Кэбот.

— Не могу, — вздохнул Грендель.

— Она никчёмная, — сказал Кэбот.

— Верно, — согласился Грендель, — но она красивая.

— Боюсь, что Ты — человек, — заметил Кэбот.

— Человек, возможно, — кивнул Грендель. — Возможно, и, правда, человек. И возможно, даже слишком человек.

— Господин, — позвала рабыня, становясь перед ним на колени.

Уже рассвело. А ночью, воспользовавшись темнотой, Лорда Грендель покинул грот, прихватив с собой нож, топор, один из луков и колчан стрел.

Лита водрузила на голову венок, усыпанный белыми цветами Лиллириума.

Рабыни часто стараются украсить себя настолько, насколько это в их силах. Используют они для этого иногда цветы, иногда венки, иногда просто вплетают в волосы пару бутонов. Такие детали могут быть весьма очаровательными, и, вероятно, они подозревают об этом. Они дорожат такими простыми вещами, как лента, браслет, нитка разноцветных стеклянных или деревянных бус. В действительности, такие простые вещицы, носимые рабыней, которая сама признана вещью, могут быть в тысячу раз более провокационными для мужчины, чем жемчуг и алмазы на свободной женщине.

Красотки склонны гордиться своей красотой, и для них естественно холить, хранить и усиливать её, а рабыня, обычно самая прекрасная из женщин, более того зачастую из-за своей красоты и отобранная для ошейника, отнюдь не исключение. Соответственно, рабыня, хорошо зная о своей красоте, обычно далеко превышающей красоту простой свободной женщины, редко чурается тщеславия. Более того, рабыня, живущая в бескомпромиссном мире мужского доминирования, мучительно остро сознает свою женственность и свою огромную значимость, чего она не смогла бы сделать в более тусклом, сером и лицемерном мире. В конце концов, виной тому, тот факт, что она была приобретена, и именно в силу того она может быть куплена и продана. Её женственность в такой культуре не является простым эпизодом в том, кто она. В такой культуре это не может быть незначительным эмпирическим непредвиденным обстоятельством, биологической неуместностью, бессмысленной анатомической случайностью, как это утверждают те, кто живут в мире анонимности, нигилизма и бесполости, того мира, который построен на подстрекании бессмысленного обслуживания машин, технологических и экономических, политических и корпоративных. На Горе рабыня, особенно если она вырвана из земного варварства, из глупости и отвергания самой себя, вдруг обнаруживает, обычно впервые в жизни, огромную важность своей женственности. Это больше не предполагаемая случайность, небрежно присоседившаяся к её телу, а скорее именно то, чем она сама является. Она — женщина. Это именно то, кто она есть. Конечно, это становится более чем ясно ей самой, когда она стоит на сцене аукциона.

В итоге, на Горе женщина обнаруживает, зачастую впервые в своей жизни, что она — женщина, полностью, во всей ценности, особенности, замечательности и важности этого.

И, кроме того, на Горе, она узнаёт о своей желанности и о том, что это будет означать для неё в мире сильных мужчин.

И ей предстоит узнать, что была создана в силу дуализма полов, их взаимодополняющей цельности, в пределах которой она только и может найти своё завершение и цельность, в пределах которой есть один кто должен командовать и другой, кому предстоит подчиняться, один, чтобы править и другой, чтобы повиноваться. Ошейник на её шее, и её губы пылко прижимаются к ногам господина, и она рада узнать о том, кто она, и что она — ничто кроме этого.