Мари Бреннан - Естественная история драконов. Мемуары леди Трент. Путешествие на «Василиске» [litres]

Прочтя эти абзацы, некоторые могут недоуменно пожать плечами: возникла у меня идея – ну и прекрасно. Однако читатели, занимающиеся наукой, поймут, отчего все это привело меня в такой восторг, что я не могла уснуть до поздней ночи. Я изучала драконов и прежде, и внесла кое-что в общую копилку знаний о них. И даже сделала несколько примечательных открытий, среди которых – природная консервация драконьей кости, траурное поведение выштранских горных змеев и необычный жизненный цикл мулинских драконов…

Но еще никогда в жизни я не разрабатывала целой гипотезы! Даже цель этого путешествия – пересмотр классификации драконов – не несла в себе такого очарования, как эта новая идея. Первое, как я полагала, было попросту ревизией чужих идей. Возможно, ее с восторгом встретили бы в некоторых кругах, однако многие возмутились бы: подумать только, какая-то выскочка утверждает, будто признанный авторитет, сэр Ричард Эджуорт, был неправ! А вот моя гипотеза относительно морских змеев была абсолютно нова. Соединив естественную историю с наблюдениями геологов и археологов, я создала нечто такое, о чем до меня никто не задумывался. Это было существенным вкладом в науку – и, как я полагала, должно было принести мне известность.

В первом томе своих мемуаров я говорила, что человеческий разум прекрасно умеет отыскивать закономерности там, где их на самом деле нет, и призывала не забывать об этом – особенно если данные скудны. Увы, в данном случае я не последовала собственному совету.

В ту ночь я выбралась из койки, крадучись, поднялась на палубу и при свете луны изложила свои идеи на бумаге. То был первый черновик статьи, позднее опубликованной под названием «О видоизменениях морских змеев», которую я (пребывая в состоянии немалого восторга) отослала в «Вестник морских исследований» спустя неделю, как только мы прибыли в порт Моакуру и получили возможность отправить почту. Том, нужно отдать ему должное, советовал повременить: он оценил мою идею весьма высоко, однако полагал, что было бы лучше дождаться завершения экспедиции и опубликовать более солидную работу. Но мне уж очень хотелось, чтоб эта статья стала первым выстрелом в серии публикаций, каковые потрясут научные круги всего мира…

В каком-то смысле, так оно и вышло. Статья «О видоизменениях морских змеев» привлекла немало внимания еще до того, как я вернулась из плавания, и, хотя добрая порция отзывов оказалась негативной (в силу причин, упомянутых выше: ведь я была выскочкой, не имеющей никакого веса в научных кругах, да еще женщиной), многие сочли мои идеи весьма и весьма интересными. Естественно, за этой статьей последовали многие другие, действительно принесшие мне известность.

К несчастью, как многие из вас знают, моя гипотеза оказалась совершенно неверна.

Но, отправляя свою статью на родину, в Ширландию, я еще не знала об этом. Первые подозрения возникли лишь несколько месяцев спустя, а подтверждения их пришлось подождать, пока мсье Эзра де Крера – спустя годы после окончания моей экспедиции – не опубликовал свой фундаментальный труд о морских змеях, не утративший актуальности и по сей день. Одним словом, повременив и дав моим идеям вызреть, я могла бы избежать немалого конфуза в будущем.

Между тем, в самом скором времени, когда мы покинули Оло-эа и направились в район более высокой вулканической активности, где могли водиться ящерицы-огневки, меня ожидало научное разочарование иного сорта.

В тот день Сухайл попросил позволения воспользоваться нашей каютой, лучше защищенной от ветра. Через некоторое время, вернувшись к себе за одним из альбомов с рисунками, я обнаружила его корпящим над тремя книгами, небольшим блокнотом и шеренгой крохотных ящичков, набитых карточками.

– Что вы такое делаете? – спросила я, без зазрения совести заглядывая в блокнот.

Сухайл занимался какими-то математическими вычислениями – большего я понять была не в силах.

– О, – сказал он, подняв на меня рассеянный взгляд с видом человека, даже не заметившего появления собеседника. Учитывая микроскопические размеры каюты, работа, по всей видимости, поглотила его с головой. – Я исследую письменность дракониан.

Памятуя о его способностях к языкам, я ничуть не удивилась. Хорошие манеры вступили в бой с любопытством и потерпели сокрушительное поражение.

– Хорошо, признаю свое невежество. Как математика может помочь в расшифровке древнего языка?

Разминая онемевшую шею, он указал на ящички с карточками.

– Самое простое – анализ частоты употребления каждого символа. Садеги полагает, что отыскал символ, служащий разделителем слов. Если он прав, это позволяет установить, как часто тот или иной символ встречается в начале, в конце и в середине слова. Далее дело усложняется: необходимо оценить частоту употребления сочетаний двух или трех символов.

Впоследствии, когда я описала все это Натали, она тут же поняла, куда метил Сухайл. Сама я, в силу неспособности к языкам и ограниченности математических познаний, похвастать тем же не могу.

– Хорошо, это даст представление о языковых закономерностях. Но не позволит же выяснить значения слов… или позволит?

– Пока что не позволит, – ответил Сухайл. – Но подсказывает – вернее уже подсказало ибн Хаттуси, обратившему на это внимание первым, – что письменность дракониан, вероятнее всего, слоговая, то есть, состоит из множества символов, означающих не звуки, а целые созвучия.

– Из чего же это следует? – в изумлении спросила я.

– Из количества символов. Отдельных звуков в любом языке не так уж много – максимум дюжины три. Ваш алфавит состоит из двадцати шести букв, мой – из двадцати восьми, плюс несколько символов, в определенных случаях дополняющих гласные. Самые обширные фонетические алфавиты насчитывают пятьдесят или шестьдесят. А вот даже самые скромные из слоговых состоят как минимум из восьмидесяти символов, а чаще – из нескольких сотен. В драконианском, – он снова кивнул на карточки, – насчитывается двести сорок один… или около того. Сосчитать нелегко. Если в надписи на глиняной табличке один из символов дополнен нисходящей засечкой, что это – новый символ или же просто небрежность писца? Если три линии частично перекрывают друг друга, это означает что-либо новое, или является простым следствием недостатка места для письма?

Я слушала все это, высоко подняв брови, но он прервал собственные излияния небрежным взмахом руки.

– Суть в следующем: зная, что письменность слоговая, я могу до некоторой степени судить о том, как могла звучать речь. А подсчет частоты употребления различных сочетаний позволяет отыскать типовые шаблоны…